Иегуда Галеви – об изгнании и о себе - [17]

– Мне тоже довелось жить в Лусене, – заметил я, – изучал там Талмуд под руководством Исаака Альфаси. Вот только намного позже.

– Замечательно! Значит, мы оба учились в ешиве, которую основал неутомимый Исаак Альфаси и тем самым сделал город духовным центром еврейской Испании. Во время моего пребывания в Лусене среди беженцев была вдова Йосефа бен Шмуэля ха-Нагида с младшим сыном, тоже спасались от погрома. В те годы наш с тобой учитель был полон сил и для всех находил соответствующую склонностям ума и души область знания.

– А при мне прославленный кодификатор Устного Учения умер; благословенна память праведника! – Я невольно вздохнул.

– В том знаменитом центре просвещения, – в раздумье говорит мой добрый друг, – мы изучали арабскую литературу, философию, основы стихосложения. Не знаю, как тебе, а мне из всех разделов Талмуда ближе всех Аггада. Я полагаю, что обучение нужно начинать с Аггады; воображая себя участником описываемых событий, легко проникнуться её философией. Помню, ученики сидели напротив преподавателя рядами, у каждого было своё место. В первом ряду самые толковые, в последнем – те, кто не принимал участия в дискуссиях; при этом любому можно было вступить в разговор. Если кто продвигался в учёбе, его пересаживали ближе к учителю. Я чаще оказывался в последних рядах, и не потому что тупой, просто не слышал, о чём говорят: не мог отвлечься от своих мыслей…

– Я тоже не всегда мог сосредоточиться на словах учителя, не мог противиться всплывающим в голове строчкам стихов. Конечно, проще воспринимать учебный материал в образах; у многих преобладает образное мышление. Вот и вопрос о разных вероисповеданиях мне тогда, впрочем, и сейчас видится в форме диалога представителей этих религий, то есть поиск истины методом Сократа. Помнишь его беседы с учениками, для которых поиск правильного решения начинался с постановки проблемы?

– Сейчас, когда наш учитель Исаак Альфаси на небесах, – помолчав, снова заговорил мой почтенный друг, – талмудическая академия в Лусене утратила свой авторитет; немногие состоятельные люди посылают туда сыновей. Расцвет города определяется не ремёслами и торговлей, а возможностью изучения Торы.

– Времена меняются, – я невольно вздохнул, – если самаритяне, переселённые ассирийским царём на территорию Северного Царства, утверждали, что их праотцы приняли нашу веру, а сами продолжали придерживаться языческого культа, то сейчас наоборот – если иудеи в силу обстоятельств становятся христианами или мусульманами, то при этом они тоже втайне исповедуют веру отцов.

– Ну да… – в раздумье проговорил Моше и замолчал.

Мы подошли к фонтану, в нём резвились золотые рыбки; их беспрерывное движение успокаивало, отвлекало от проблем, которые возникали и разрешались независимо от нашего отношения к ним.

– Знаешь, – снова заговорил хозяин владений, – это сейчас я живу в родительском доме, занимаю почётную должность, имею полную свободу, могу приглашать поэтов и философов со всей Гранады. При этом понимаю: сменится правитель города, и неизвестно, станет ли он терпеть иудея на высоком посту. Нам главное – сохранить свою веру, язык. Хорошо, что мы с тобой разговариваем и пишем стихи на иврите. Иврит связывает наш рассеянный среди разноязыких стран народ. Однажды попросил меня один из мусульманских учёных, в дружбе которого я не сомневался, чтобы прочитал ему десять заповедей на арабском языке. Я понял намерение приятеля и попросил его прочитать начало Корана на латинском языке, который он знал. Когда стал переводить, то слова утратили красоту. Мусульманин понял, что я хотел ему доказать.[45]

Помолчав, Моше продолжал:

– Увы, наши единоверцы всё больше пользуются арабским языком. Помнишь, ибн Гвироль, наш с тобой любимый поэт, писал:

Сам Господь объявляет войну нам, остатки Иакова, –

Своих предков единый язык вы посмели забыть.

Ещё ваши отцы расточали наследство богатое,

И не зря их пророк гневным словом спешил заклеймить:

«Что вас ждёт? – вопрошал он. –

Жалкий лепет из уст шепелявых!

Что останется вам? На наречье чужом говорить!..»

Пока Моше силился вспомнить следующие строчки, я дочитал стих до конца:

Госпожа бессловесна, рабыня речиста…[46] Несчастные,

Вы чужой виноград стерегли, свой забыв сохранить![47]

Но лелею надежду на час и мгновенье великое,

Когда сможет мой стих голос древних времён воскресить.

Возвратит ему силу и вылечит косноязычного,[48]

Дав свободу и радость потомкам служить.[49]

Мой собеседник снова о чём-то задумался, затем проговорил:

– Может быть, у нашего с тобой любимого поэта и философа не так печально сложилась бы жизнь, если бы сиротство, болезнь, нужда не сделали его раздражительным, нетерпимым. Опять же, гордый – не кланялся вельможам, не шёл на компромисс; ему не казалось зазорным поносить великих, обнажать их грехи.

– Ну да, – проговорил я. Затем неожиданно для себя спросил: – Где твоя семья?

– Они тоже в Гранаде, ни в чём не нуждаются, можно не беспокоиться, – отозвался после долгого молчанья Моше. Затем продолжал: – Пока дети были маленькими, жили вместе. Сыновья выросли, и оказалось, что мы совсем разные, словно чужие. Если бы не внешнее сходство, я бы думал, что они не мои. Старался втолковать им, что не звания и богатства, а мудрость превыше всего. Меня не слышат, не хотят слышать… Ну да что есть. Как тут не вспомнить Гиллеля, мудреца на все времена, который говорил: «Не суди ближнего, покуда не окажешься на его месте».