Идущий в огне - [11]

Она взялась рукой за горло и помассировала ямку между ключицами.

— Он вообще перестал нам что-либо объяснять. Забрал к себе все свои лабораторные записи. Что ни день, гонял огнеход в самый центр кратера. Зачем-то выписал множество различных биохимических реактивов, среды для культивирования микробов, два термостата, чтобы проращивать культуру ткани. Мы не знали, что об этом подумать…

— А вы спрашивали его?

— Он отвечал, что хочет проверить некоторые свои гипотезы. Говорил, что пока это еще только догадки. Ему там нужно что-то найти, поставить какие-то эксперименты.

— Вы ему в этих экспериментах не помогали?

— Он меня тогда совсем не подпускал к своей работе. Даже не интересовался, чем я занимаюсь все это время. Впрочем, с ним и раньше случалось, что он увлекался чем-то, сверх меры. Но тут, мне кажется, было нечто другое. Он, по-моему, чего-то боялся и не хотел, чтобы мы об этом узнали. А потом просто исчез и больше уже не появился.

— Значит, спуск в кратер как-то повлиял на его нервное состояние? Джесси опять потерла горло ладонью.

— Я сначала сама так думала. И надеялась, что через некоторое время это пройдет. Дэниэл закончит свою серию экспериментов, сформулирует результаты, успокоится, все придет в норму. Но потом я заметила, что он перестал принимать лекарство…

Она протянула руку и сняла с тумбочки пузырек, полный таблеток.

Скалли, вчитываясь, поднесла его ближе к глазам:

— Карбонат лития… Скажи, Джесси, а доктор Трепкос должен был принимать его постоянно?

— Вы не подумайте только, что он всегда был психически ненормальным. Напротив. Он был очень остроумным и общительным человеком. Не без странностей, разумеется, но все талантливые ученые имеют какие-то небольшие причуды. Наверное, они таким образом снимают напряжение творчества. И Дэниэл, пока принимал лекарство, был очень привлекательным человеком.

— А почему он перестал его принимать? Он вам это объяснил как-то? У него были причины?

— Он сказал, что таблетки ему больше не требуются. Он после них хуже думает, становится каким-то сонным и вялым. Честно говоря, именно так с ним и было…

— Ну, лекарство и должно его успокаивать, — заметила Скалли.

— А Дэниэл больше не хотел быть спокойным. Он хотел как можно быстрее закончить свою работу. Он весь горел и даже спать теперь стал какими-то урывками. Он сказал, что лекарство только засоряет его мозг. А еще он сказал… что я засоряю его тело. Раньше он никогда так не говорил…

На этот раз Джесси не удержалась и все-таки всхлипнула.

— Ну теперь-то, будем надеяться, все позади, — сказала Скалли.

— Я не уверена… Мне очень страшно… Я больше не хочу оставаться на станции… Скалли осторожно спросила:

— Скажи, Джесси, чего ты боишься? Некоторое время Джесси молчала, уставившись в стену, а потом, точно решившись и сделав усилие над собой, еле слышно сказала:

— Доктора Трепкоса.

Ее словно прорвало. Она стиснула одной ладонью другую и сильно прижала их к горлу. Голос из-за этого звучал сдавленно.

— Я приехала сюда, на станцию, по од-ной-единственной причине, — чтобы быть с ним. Он мне обещал, что мы отправляемся в настоящее приключение и что эта экспедиция изменит всю мою жизнь. Я прекрасно представляла, что он имеет в виду. И я ничего не имела против: тогда доктор Трепкос мне нравился. Но восемь месяцев в изоляции от всего мира — это очень долгий срок. Через восемь месяцев начинаешь и думать, и чувствовать совсем иначе. На очень многие вещи смотришь уже совсем по-другому. И теперь все чего я хочу — это вернуться домой.

— А где, Джесси, твой дом? Джесси долго молчала. А затем подняла на Скалли темные заплаканные глаза. Руки так и остались прижатыми к горлу.

— Где угодно, только не здесь, — тихо сказала она.

Малдер сидел в лаборатории доктора Трепкоса в конце коридора и, пролистывая одну за другой папки с материалами наблюдений, слушал голос самого доктора, доносящийся из магнитофона.

— Образцы седьмой, двенадцатый и двадцать второй также содержат следы, доказывающие наличие органического материала. Возможность существования нового или, наоборот, очень древнего, чудом сохранившегося в вулкане необычного существа, тревожит меня и заставляет выдвигать самые рискованные предположения. Больше всего меня мучит следующее: не утратил ли я критическое, исследовательское отношение к миру? Не затмило ли мое жгучее желание найти правду — самой правды? Правды, уже найденной, но слишком невероятной, чтобы ее признать. Наш ум часто придает искаженные формы явлениям и загадкам природы. Мы порождаем призраков, а потом сами же начинаем их опасаться. Мы убиваем живое, чтобы тщательно изучить жизнь, но живое при этом перестает быть живым и становится мертвым. Мы, таким образом, изучаем не жизнь, а только смерть. Мой мозг сейчас похож на крепко стянутый мыслями узел. Их слишком много, и я больше не в состоянии их распутывать…

Запись кончилась, и пошло слабое шуршание чистой пленки. На двух других найденных здесь кассетах также ничего не было. Малдер уже собирался выключить магнитофон, когда пол и стены в лаборатории не слишком сильно, но достаточно заметно дрогнули. Зазвенели мензурки, стоящие в два ряда в никелированном шкафчике, покатился и упал на пол заточенный карандаш., Малдер замер, не дотянувшись рукой до клавиши выключателя. Несколько секунд он прислушивался, но эта мелкая дрожь больше не повторилась. Ему вдруг пришло в голову, что они как-никак находятся в непосредственной близости от вулкана, и если землетрясение, настоящее катастрофическое землетрясение, им, может быть, и не грозит, то извержение или взрыв горючего газа вполне возможны.