Идущий к свету - [3]

— Да, да, я уже иду домой… Так все это ужасно… Для вас это не сильный грех, Павел Ильич, что вы со мной разговариваете?..

— Нет, нет! Не беспокойтесь. Я вообще здесь только гость. Еще раз благодарю, Анна Петровна, позвольте проводить вас.

Они пошли к воротам, где их дожидался монастырский конюх с повозкой, являвшей собой причудливую помесь кареты с телегой. Глухонемой от рождения конюх поглаживал смирную пегую лошадку и что-то ласково мычал, заглядывая ей в глаза. Увидев подходящих к повозке Павла Ильича и Анну Петровну, он проворно залез на козлы и взял в руки поводья. Павел Ильич помог Анне Петровне усесться на обитое дерматином сиденье. Старушка тяжело вздохнула:

— Ох! Доживете до моих лет, Павел Ильич!

На лице монаха едва заметно промелькнуло подобие улыбки. Он махнул рукой вознице и еще раз, на прощание, поклонился Анне Петровне. Павел Ильич развернулся и пошел назад, немного отклонившись в сторону монастырской трапезной, небольшого, но аккуратного и недавно отреставрированного здания, на дверях которого висела табличка:

«Бесплатно. Открыто для всех желающих с 12 до 16 часов. Ежедневно. Просим соблюдать тишину».

Он заглянул внутрь, чтобы проверить, все ли в порядке. В зале было совсем немного народа. Три старушки за одним столиком заканчивали есть второе и с осуждением смотрели на примостившегося в самом углу дедка, который не сводил жадных глаз с дымящейся перед ним тарелки супа и в то же время судорожно и воровато пытался открыть под столом бутылку водки, с которой никак не хотела слезать уже открученная винтовая крышка. И, наконец, еще один соседний с дедком столик был занят семьей из четырех человек: тремя детьми и матерью. Мальчик лет восьми, больной с синдромом Дауна, две девочки, маленькая лет пяти и старшая четырнадцати. Она и привела сюда на обед братика, сестричку и мать, вконец спившуюся женщину без возраста, что сидела с отсутствующим видом в самом углу.

Пока дети жадно ели (старшая девочка все время помогала брату, не способному нормально держать ложку), мать даже не притронулась к своим тарелкам, а взор ее, на первый взгляд рассеянный и пустой, был прикован к деду за соседним столом. Ее пальцы, держащие кусочек хлеба, то нервно стискивали мякиш, когда пробка вот-вот была готова соскочить с горлышка поллитровки, то, дрожа, расслаблялись, когда жестяная крышечка вновь цеплялась за стеклянное утолщение на горлышке и глухо щелкала о заскорузлый и грязный ноготь на большом пальце старика.

Павел Ильич, оставшись незамеченным, вышел и вернулся в келью покойного Андрюши. Тело уже было накрыто простыней и монахи собирались расходиться, чтобы подготовить все необходимое к прощанию и погребению. Павел Ильич жестом пригласил старшего из них, маленького, сухонького, как лунь, седого старичка, проследовать за собой. Тот с готовностью подчинился, и уже через минуту они были в келье у Павла Ильича. Между ними состоялась краткая, из одних жестов, беседа.

Павел Ильич обвел руками компьютер, сканер, копировальную машину и направил ладонь на старика. Тот поклонился благодарно, но, вздохнув, выразил свое недоумение и неосведомленность в этой технике. Павел Ильич указал ему на несколько толстеньких брошюр с инструкциями. Старик согласно кивнул. Затем Павел Ильич вынул из-под койки «дипломат» и открыл его. «Дипломат» был заполнен пачками денег по сотне стодолларовых купюр каждая. Глаза старика выразили что-то похожее на ужас, но Павел Ильич подозвал его к окну и повелительным жестом указал на трапезную. Старик кивнул и вопросительно указал перстом на облупившиеся стены и полуразрушенную колокольню. Павел Ильич не согласился, снова махнул рукой в сторону трапезной и пристально посмотрел на старика. Тот покорно кивнул и, сделав шаг к Павлу Ильичу, прижался к его груди. Почему-то ему очень не хотелось, чтобы этот человек, гость, пробывший в монастыре чуть более года, уходил. Но сегодня умер бедный мальчик, с которым он пришел и за которым ухаживал, как за родным сыном, его старинные рукописи куда-то исчезли, и старик понимал, что гость уходит насовсем и вряд ли появится здесь еще когда-нибудь.

Павел Ильич с явным пренебрежением отнесся к процедуре погребения. Не дожидаясь следующего дня, он переоделся в джинсы, плотную хлопчатобумажную рубаху с короткими рукавами, собрал свои довольно длинные каштановые с проседью волосы в хвостик аптечной резинкой и отправился в путь. У ворот он обернулся к провожавшим его монахам, помахал им рукой и, пристроив поудобнее на плече свою объемистую сумку, двинулся к городскому автовокзалу. Со стороны этот коренастый бородатый человек с большим с залысиной лбом и седоватым хвостиком напоминал пожилого рок-музыканта, решившего вспомнить лихую юность и попутешествовать автостопом.

На автовокзале Павла Ильича вначале ждало разочарование: единственный вечерний рейс на Вологду был отменен в связи с отсутствием пассажиров. Кроме Павла Ильича ехать собиралась только одна девушка лет двадцати, которой тоже надо было в Москву. Об отмене автобуса им весьма нелюбезно сообщила женщина в окошке «Касса», причем ее почему-то в особенности прогневил хвостик Павла Ильича. Проокав себе под нос: «И ездют-то не пойми кто, то ли попы, то ли пидорасы, а мне тут сиди, со всякой поганью проезжей объясняйся!» она захлопнула окошко, закрыла будку и ушла.