Иду в неизвестность - [9]

Утро, как и в день отхода, выдалось пасмурным. Во влажном воздухе остро пахло водорослями — их зеленобурыми космами облепило все прибрежные камни.

Выяснилось, что бывали на Соловках лишь капитан Захаров и Шура Пустотный. Три года назад он побывал здесь с отцом, архангельским лоцманом.

Шура нёс вахту у руля. Рослый, с медвежьей осанкой и юным ясноглазым лицом, он прочно утвердился на дубовой решётчатой подставке-банкетке, ухватив большими руками штурвал. Захаров, расставив ноги, стоял у лобового борта чуть правее рулевого и подавал ему команды. В перерывах между командами он делал пояснения для членов экспедиции.

— …А слева, вдалеке, господа, вы видите гору Секирную. На ней — обратите внимание — церковь. Она и служит маяком. А при ней скит Секирный… Левее возьми! Ещё! Так держи!

Шура, смущённый присутствием учёных, порозовел. Накручивая штурвал, он старался делать это небрежнозалихватски: не лыком, мол, шиты соломбальцы!

Многие архангельские ребята, дети моряков, так или иначе были знакомы с корабельной работой.

— Теперь перед нами, господа, монастырь, — объявил Захаров.

Опоясанный каменной крепостной стеной с круглыми башнями, шатровые крыши которых рдели краской, монастырь горделиво представлял на обозрение торжественный белоснежный ансамбль крупного храма, мощной колокольни с большими часами на ней и нескольких церквей, прикрытых зелёными шлемами-куполами.

— Обитель во имя святых преподобных угодников Зосимы и Савватия, — пояснил Захаров.

— А кому покровительствуют они? — подал голос любознательный Пинегин.

— Пчёлам. Но здесь, на Севере, у поморов Зосима и Савватий считаются покровителями плавающих на море, равно как и Николай-чудотворец.

— А вот любопытно: кому из святых поклоняются архангельские лоцмана? — вступил в разговор Визе.

Пустотный понял, что вопрос обращён к нему, порозовел ещё больше.

— Николе-угоднику, — выдавил он и с опаской глянул на капитана: разговаривать на руле не разрешалось.

— А что же Зосима и Савватий? — поинтересовался Пинегин.

Пустошный, не зная, к нему относится новый вопрос или к капитану, смятенно промолчал.

— А лоцмана архангельские, батенька, не поморы, — вмешался Седов с улыбкой. — Они речные вожи. Так ведь, Пустошный?

Матрос кивнул, обрадованный тем, что начальник выручил его. Захаров неодобрительно взглянул на Седова, вовлекавшего рулевого в разговор.

— А впрочем, — обратился Седов вполголоса к стоявшему рядом Визе, — вы ведь и сам об этом должны знать, а?

Визе ответил уклончивой улыбкой.

Знакомясь с друзьями Визе и Павловым, только что окончившими курс Петербургского университета и вызвавшимися в числе первых последовать в полярную экспедицию, Седов узнал с удовлетворением, что друзья три каникулярных лета провели в самостоятельных экспедициях на Север и что Визе занимался там не только естественнонаучными, но и этнографическими исследованиями. Перед самым выходом в экспедицию Седов поздравил Визе с выпуском в свет его научной работы — статьи «Лопарские сейды», напечатанной в «Известиях Архангельского общества изучения Русского Севера». В этом же издании печатался с продолжением путевой очерк Визе «По реке Умбе». Поэтому Седов полагал не без основания, что и о Соловках знает немало молодой учёный, интересующийся Севером. И в этом начальник экспедиции убедился через минуту, когда на мостике возникло нечто вроде перепалки между ироничным Визе и прямолинейно-тяжеловатым, набожным доктором Кушаковым.

Послышался одинокий удар колокола из монастыря.

Визе поднял голову, оглядел остров.

— Любопытно было бы узнать, где поместили монахи бывший пленённый соловецкий колокол, — заметил он.

Кушаков с удивлением поглядел на Визе.

— Да как же, Владимир Юльевич, едва ли не все газеты сообщали — в царской колокольне его подвесили, в западном пролёте.

— А отчего же не на место подвесили? — спросил Визе, продолжая разглядывать лесистые холмы острова.

— На какое место? — не понял Кушаков.

— Ну, на то, где помещался он до пленения.

Доктор ответил не сразу и, видимо, вспоминал, где же мог быть колокол до пленения.

«Фока» входил в гавань. Слева к причалу близ каменной трёхэтажной гостиницы притулился монастырский пароход. Небольшой паровой бот и несколько карбасов покоились у деревянной пристани перед крепостной стеной.

На причалах чернели редкие фигурки монахов. Над водой и над мачтами кружили, почти не шевеля крыльями, крупные соловецкие чайки.

— Так ведь ясно почему, — подал наконец голос Кушаков. — То место, видимо, занято, и освобождённого «пленника» поместили на почётном месте, где и показывать его богомольцам удобнее.

— Думаю, не потому, пожалуй, Николай Григорьевич, — возразил Визе. — А оттого не подвесили его на прежнее место, надо полагать, что не поместился бы он там.

— Что же он, распух в плену? — усмехнулся Кушаков.

— Он не распух, — сказал Визе. — Просто этот колокол — не соловецкий.

— Как! — Доктор едва не подпрыгнул от неожиданности. — Вы что это, Владимир Юльевич! — уставился он на Визе с опасливым изумлением.

Павлов и Пинегин тоже посмотрели удивлённо на товарища. Седов разглядывал в бинокль монастырь.

Захаров дал машине «стоп», и «Фока», теряя ход, медленно плыл к середине бухты.