Иду над океаном - [17]

Стоял прекрасный сентябрьский день.

В сквере перед аэропортом воздух был насыщен мягким блеском огромных стекол и слабым светом доживающей зелени. И солнце насквозь просвечивало аэровокзал, были видны люди на его этажах.

Тяжелые машины садились, внезапно подкравшись, и взлетали, сотрясая все вокруг мощью своих турбин на форсаже.

До приземления самолета, на котором летел Меньшенин, оставались считанные минуты.

Арефьев встречал Меньшенина на конференциях, симпозиумах и во время иных событий общесоюзного и республиканского значения. Собственно, быть хирургом и не знать Меньшенина было невозможно.

Работа, которую Меньшенин вел в своей сибирской клинике, сделала его почетным членом Оксфорда. Несколько лет назад Арефьев сам побывал в его клинике. Сам видел почту, очереди больных, которым никто не назначал приема, — они сами прибывали из-за Полярного круга, из Молдавии, из-под Москвы. Тогда его, Арефьева, это покоробило: словно к святому на поклонение или к знахарю.

Но где-то внутри себя он должен был как-то сравнить то, чего добился сам, с тем, что теперь представлял для хирургии Меньшенин. Это сравнение неизбежно, если имеешь в виду своего ровесника и чуть ли не однокашника. В один год они закончили институты (правда, разные), в один и тот же год (с разрывом в месяц-полтора) защищали диссертации, и защищали в одном и том же месте, чуть не с одними и теми же оппонентами.

Арефьев начал работу здесь, когда на весь город с населением тогда всего тысяч в сто было лишь две общих больницы и ни одной специализированной клиники. А из всей аппаратуры, какой была вооружена в то время хирургия, имелся один только настоящий операционный стол.

Меньшенин же уехал в Сибирь. И пока ни один из них не добился заметных успехов, они не знали друг о друге ничего. Только раз или два в те годы Арефьев натыкался на записки Меньшенина по поводу возможности оперативного лечения синих пороков сердца. Статьи Меньшенина заинтересовали Арефьева, но при ближайшем рассмотрении показались ему скорее научно-фантастическими, чем научными. Город, в котором начал работать Меньшенин, был значительно крупнее этого города, но все-таки и он был провинцией. Меньшенин, как считал Арефьев, если и не погнался за модой, царившей за рубежом, то позволил себе пооригинальничать по молодости. Да и сам Арефьев занимался полостной хирургией — она захватила его всего, он много души отдавал поискам новой модификации «улитки Юдина» — способу ушивания резецированного желудка, операциям на почке.

А кроме всего прочего он был доволен и собой, и отношением к себе, к своей работе. Здесь, на Востоке, каждое открытие, даже намек на открытие встречались очень по-доброму, и он не заметил сам, как сделался ведущим хирургом. Он полюбил эти места, полюбил могучую реку и тайгу. Привык к уважению и почитанию, которые окружали его.

За несколько минут до прилета Меньшенина он неожиданно понял, что его так беспокоит. Не встреча с этим человеком, его беспокоит то, что принесет ему сейчас, в его теперешнем положении, этот визит. Он слышал голос Жоглова, а сам тем временем думал о себе, о Меньшенине, сравнивал себя и его. И он подумал, что в текучке повседневной операционной работы, преподавания, общественных занятий он так и не довел до конца все свои замыслы.

Любому другому хирургу достало бы гордости до конца дней, сделай он то же, что сделал Арефьев. А Арефьеву в преддверии встречи с большим ученым-хирургом на мгновение показался жалким тот итог, который он попытался подвести сейчас.

— Что вы сказали, Алексей Иванович? — проговорил он, почувствовав, что Жоглов ждет от него ответа на вопрос, который, видимо, задал только что.

— Я думаю, — сказал Жоглов, — что пребывание такого хирурга в нашем городе поможет нам сдвинуть с места и вопрос с клиникой. Вы об этом столько хлопотали…

Сам того не зная, Жоглов больно задел Арефьева, и он не стал поддерживать разговора. Он мысленно вернулся к своим размышлениям. Да, он по-прежнему блестящий оператор. Даже больше — почти колдун. Взять хотя бы позавчерашнюю операцию. Семнадцатилетняя девочка с крупным абсцессом в нижней доле левого легкого. Полтора месяца Арефьев даже не намекал Минину, что знает истинное положение — желудочно-легочный свищ через диафрагму, сросшуюся с желудком и легким в месте абсцесса. Рентген убедил его в правильности выводов. За два дня до операции, на планерке, он сказал об этом. Минин насупился и не проронил ни слова. Но Арефьев не заметил тогда, как переглянулись хирурги, как Прутко насмешливо покачал головой, поймав взгляд Минина. И он не знал и не мог знать, что Минин тоже и давно считал так же, что и между собой они говорили об этом не раз. И самое главное — молчали лишь оттого, что не хотели ставить его в смешное положение. Молчали и мучились.

К встрече Меньшенина все было готово. И номер «люкс» в гостинице «Дальняя» — самой богатой, хотя и несколько старомодной, и время расписали по часам, и маршруты. Договорились о поездке на рыбалку, и снасти были подготовлены, и заказан на сегодня хороший ужин, предупреждены шоферы, в какие часы дежурить и как сменяться, выделена машина.