«Иду на красный свет!» - [24]

— Что и говорить, радоваться нечему, — заключила матушка.

Она стала подавать на стол, но обед был испорчен. Есть никому не хотелось. Отец по-прежнему хмурился, мать выглядела испуганной. Мы тоже угнетенно молчали. Многое нам было непонятно. Настроение отца наполняло нас тревожными предчувствиями.

Матушка еще пыталась утешить нас. Дескать, не известно, будет война или нет. Может, сербы согласятся на условия, которые предъявляет им Австрия, все как-нибудь образуется, и до выстрелов дело не дойдет.

А события нарастали стремительно, точно лавина.

Вскоре в войну были втянуты Россия, Франция, Англия, Япония, немцы напали на Бельгию.

За одну ночь наш город неузнаваемо изменился. В казармах и школах разместили мобилизованных. В школьных дворах и на улицах появились походные кухни, и повара выливали из котлов в сточные канавы мясную похлебку, так как мобилизованным не нравилась казенная пища и они предпочитали промывать горло пивом в переполненных и прокуренных пивных и трактирах, где нельзя было даже повернуться.

Мобилизационная суматоха выманила из дворов мальчишек, они теперь постоянно крутились около солдат. Бегали за пивом для поваров, кололи дрова, мыли котлы, а за это получали и приносили домой мясо, которое в избытке оставалось в казармах, потому что солдаты не хотели его есть. Дразняще терпкая военная жизнь с ее атмосферой глубокого и веселого возбуждения, заглушающего мысли о том, о чем не хотелось думать, о той реальности, которая была далеко не веселой, — эта военная жизнь захватила нас, утоляя мальчишескую тоску по военным играм. Мы чувствовали себя счастливыми. Подлинный смысл происходившего не доходил до сознания. Мы жили в ином мире, чем взрослые. Все это не повергало нас в такие тревожные переживания, как наших родных. Например, нашего отца. Он вдруг забросил свое любимое ремесло, надеясь, что избежит мобилизации, если наймется на работу. Он устроился на военный склад, где выдавали обмундирование и оружие для новобранцев. Отец работал на складе весь август.

Война тем временем тяжело и медленно набирала темп. Говорили о первых боях и первых убитых. Никто не знал, начнутся ли вообще занятия в школах и не будут ли школьные здания превращены в лазареты.

Мать потеряла всякую охоту заниматься домашним хозяйством. Она нанялась к богатому крестьянину и ходила работать на поле. Жизнь семьи совсем разладилась. Ненадолго забежав домой и никого не застав, мы уходили к солдатам, которые буквально заполонили весь город, или наведывались к отцу или матери. Случалось, мы являлись не вовремя. Тогда мы снова бежали туда, где нам казалось интереснее всего, — к солдатам. Их грубоватость в обхождении с нами мы воспринимали как признание того, что они считают нас взрослыми, равными себе. Мы оставались среди них зачастую до самого вечера.

В ту пору мы перестали встречать многих из знакомых, тех, что были моложе отца. Их призвали в армию и отправили невесть куда. Они исчезли, как сквозь землю провалились. Вместо них в городе появились новые люди, на улицах то и дело мелькали незнакомые лица. Опустевший город выглядел так, будто все лучшее безвозвратно ушло в прошлое. Он словно бы сбился с пути. Трактиры были полны народу с раннего утра до позднего вечера. Пиво текло рекой, и никогда прежде в городе не шаталось столько пьяных, как в эти первые дни войны.

В сентябре отец подрядился на уборку хмеля вместе с моим старшим братом, которому тогда было двенадцать лет. С артелью сборщиков хмеля они отправились куда-то к Раковинку. Матушка безуспешно отговаривала отца от этой поездки. Увидев поденщиков, с которыми отцу и Эде предстояло работать, она заплакала:

— Вид-то у них, как у головорезов. Наш отец совсем с ума спятил.

Только теперь нам по-настоящему стало грустно. Уже на второй день после отъезда отца и брата мы с нетерпением ждали от них весточки. Но писем не было, а на пятый день, под вечер, отец и Эда нежданно-негаданно вернулись домой, и мы сразу поняли, в чем дело.

В этот день по городу были расклеены объявления о второй очереди призыва новобранцев. А это касалось уже и отца. Как только он узнал о призыве, они с Эдой собрались и сели в поезд. Короче, поездка на уборку хмеля оказалась пустой затеей. Но отец должен был убедиться в этом сам. Сколько матушка ни толковала ему о бесполезности этой затеи, он ничего не хотел слышать. Теперь и ему самому все стало ясно. Денег, заработанных за четыре дня, хватило только на дорожные расходы.

— Вот видите, какие вы глупые, — встретила их мать упреком, хотя и обрадованная, что они вернулись.

— А мне понравилось, — хвастался Эда. — Посмотрите-ка, вот такие шишечки мы и собирали. — И он показал нам зеленые, но уже сильно увядшие стебельки с желтыми шишечками.

Когда отца мобилизовали, все вдруг стали относиться к нам гораздо лучше, чем прежде. Соседи останавливали нас, совали нам рогалики и сочувственно приговаривали:

— Значит, вашего отца тоже забрали? Бедняга! Вот те на! Только бы ваша мать не тронулась с горя. Сколько же вас у нее? Семеро?

Даже лавочники выглядели не такими строгими и охотнее прежнего разрешали покупать в долг.