«Иду на красный свет!» - [23]

Фильм «Мечта резервиста» означал конец целой эпохи в кинематографии. С граммофоном было покончено, и мне пришлось убраться. На смену моим пластинкам в кинематограф «Эдисон» пришел квартет, который утвердился там на долгие годы, пока не появился первый звуковой фильм.

Газеты были полны сообщений о сараевском убийстве{24}. Я пришел домой и объявил:

— Папа, кого-то убили.

Отец мрачно ответил:

— Наследника трона.

Вид у него был очень серьезный, так что мама даже забеспокоилась.

Газеты печатали яростные статьи, и я, как сейчас, вижу фотографии из иллюстрированных журналов, выставленные в витринах книжных лавок Буриана и Подгайского: эрцгерцог Франц Фердинанд д’Эсте в своем имении Конопиште; Франц Фердинанд с супругой в семейном кругу; наследник престола в охотничьем костюме с Вильгельмом II охотится на оленей; эрцгерцог на маневрах; в Сараеве с представителями местной знати, в карете перед тем, как раздался выстрел Принципа; гроб с телом покойного, утопающий в цветах и венках, перенос гроба на военный корабль в городе Сплит. И еще и еще фотографии… Эрцгерцог в детстве, в юности, в зрелые годы… неинтеллигентная ханжеская физиономия кандидата на престол, с выражением тупой ограниченности, подстриженная под ежик голова, которую должна была увенчать корона…

Престарелый император потрясен неслыханным злодеянием. Но не настолько, чтобы позволить похоронить покойного в императорской усыпальнице. Он удручен смертью наследника, но еще больше думает о том, как наказать наглую Сербию, на которую пала ответственность за убийство. Он не любил это маленькое славянское государство, которое слишком много позволяло себе, забывая об интересах Австрийской империи, и совало нос в балканские дела. Сербия рвалась к морю, и нужно было пресечь ее поползновения, раз и навсегда покончить с ее притязаниями. Сараевское убийство стало для этого удобным поводом.

Австрия чувствовала себя глубоко задетой еще тогда, когда черногорский князь Николай{25} вознамерился объединиться с Сербией. Да это и понятно. Так ведь всегда было в империалистическом мире. Разве не повторяются все время подобные ситуации? Разве в наши дни вооруженные до зубов империалистические державы не воспринимают как угрозу своим интересам, когда маленькие государства, будь то на Ближнем или Среднем Востоке, в Центральной или Южной Америке, пытаются добиться своих естественных прав?

Сербия пробуждалась от летаргического сна, и Австрия почувствовала в этом опасность. Какое дело габсбургской империи до того, что повсюду, куда она протягивала щупальца своих интересов, жили славяне: сербы, черногорцы, хорваты и далматинцы? И жили испокон веков.

События развивались со стремительной быстротой. И наступило то самое воскресенье, когда матушка, придя домой с рынка, с ужасом сообщила:

— На улице расклеивают объявления о мобилизации. Будет война с Сербией.

— Мобилизация?! — воскликнул отец и, поспешно одевшись, побежал в окружное управление.

Мы — за ним, как всегда, когда происходило что-нибудь необычное.

На улицах уже стояли группы взволнованных людей. Они теснились перед объявлениями, перечитывая их медленно, букву за буквой. Сразу нашлись умники, которые знали наперед, чем все это кончится, и демонстрировали свою прозорливость, не замечая, что люди слушают их рассеянно, погруженные в собственные думы.

Умники пророчили, что с Сербией будет покончено в два счета. Война представлялась им в виде прогулки, во время которой сербов закидают шапками.

— Вот увидите, — самоуверенно заявляли они, — к осени все кончится.

Отец стоял в толпе, бледный, расстроенный. Все оживленно разговаривали, а он долго молчал, потом сказал:

— Скажите на милость, кому из простых людей хочется воевать за интересы Австрии? Кому надо проливать кровь за чужие дела?

А потом заметил нас и кивнул:

— Пойдемте домой.

Нам очень не хотелось уходить. Весь город бурлил. Это воскресенье было каким-то особенным, не похожим на другие.

От отца невозможно было добиться ни слова.

Домой мы вернулись около полудня.

Мать хлопотала у плиты, делала кнедлики и временами бросала взгляд на отца. Бедняжка, она даже побледнела. Как и отцу, все это ей очень не нравилось. Душу ее терзали самые страшные опасения, в которых человек обычно боится признаться себе.

— Да скажи же ты что-нибудь, — повернулась она к отцу.

— А что я могу сказать?

Отец курил одну сигарету за другой и мыслями был где-то совсем далеко.

— Судя по объявлению, сейчас должны мобилизовать первый призыв.

— Что я буду делать, если тебя тоже призовут? — сказала матушка.

— Глядишь, мы, старые вояки, и не понадобимся.

— Ведь много и молодых солдат. Неужели их не хватит?

— Все зависит от того, как сложатся события. И кто кому собирается помогать. Ведь к войне, надо полагать, готовились.

— Сербы проиграют, — откликнулась матушка.

— Как знать, — ответил отец. — Там каждый учится стрелять чуть ли не с детства. Они неплохие солдаты. Хорошо воюют те солдаты, которые знают, за что воюют, а вовсе не те, которых гонят на войну, как стадо баранов.

— Ты думаешь, война надолго затянется?

— Не знаю, дорогая моя. Я вообще ничего не знаю. И хотелось бы мне тебя утешить, да знаю я столько же, сколько и ты, — добавил отец удрученно.