«Иду на красный свет!» - [18]

Шрифт
Интервал

.

Об этих мрачных, тяжких временах я многое узнал из хроник и документов, когда мог уже самостоятельно посещать городскую библиотеку. Одной из первых я взял книгу Аугуста Седлачека{16} «История города Писека». Три толстых тома. Я принес их домой, отрезал кусок хлеба, налил в стакан воды и начал читать. И не мог оторваться, пока не дочитал до конца. Седлачек почти все свое время проводил в темных залах ратуши, где помещался городской архив. Бережно, как великую реликвию, извлекал он каждый пожелтевший листок, отыскивал сведения о давно минувших днях, чтобы увековечить их для будущих поколений. Я часто встречал его. Он носил широкополую шляпу, в руке неизменный зонтик. Его лицо с бородой библейского пророка напоминало лик Микеланджело. Сколько маститых историков с благодарностью перечитывали его труды, воссоздающие страницы нашей национальной истории. Наверное, только десяткам ученых в наши дни была бы под силу та огромная работа, которую в незавидных условиях сумел выполнить этот скромный, неутомимый исследователь в возрасте, когда другие уже подумывают об отдыхе.

В новом доме нам принадлежала большая комната со сводчатым потолком, напоминавшая зал. Кто-то разузнал, что в прошлом она служила молельней общине чешских братьев{17}. Каменные, в метр толщиной стены — не так-то легко вобьешь в них скобу или гвоздь. В стенах было множество ниш. И не требовалось особой фантазии, чтобы вообразить себя в замке. Но практической пользы от этих ниш не было. Из-за них мы никак не могли уютно расставить мебель, многие углы так и оставались неиспользованными. Шкафы приходилось ставить отступая от стен, придвинуть их ближе мешали своды. Зато за шкафами образовались чудесные укрытия, там мы с удовольствием играли в прятки и в другие игры или, притаившись, неожиданно выскакивали из какого-нибудь угла и пугали друг друга. Когда за очередную шалость нам грозила взбучка, эти закоулки служили нам надежным убежищем.


В нашем доме была огромная арка, через которую входили во двор и в нашу квартиру. Даже днем здесь царил полумрак, как в склепе. Эта длинная и темная подворотня была вся завалена старыми ящиками. Зеленщики, арендовавшие в доме подвалы, складывали здесь свои деревянные козлы и доски, на которых по утрам расставляли на улицах лотки с овощами. Примерно с пяти часов утра во дворе начиналось громыханье и возня. Иногда кто-нибудь стучал к нам в дверь, чтобы взять ключ от уборной. Зеленщики выносили из подвалов плетенки с морковью и капустой белокочанной, цветной и кольраби, целые горы салата, шпината и петрушки, а в начале лета корзины были наполнены черешней, которую то и дело приходилось перебирать — за ночь она успевала порядком испортиться.

Под аркой глаз с трудом различал отдельные предметы. Днем освещалась только та часть подворотни, которая выходила во двор, а вечером и там становилось темно. Мы всегда старались побыстрее пробежать через нее, словно за нами гналось чудовище. Больше всего боялись мы двери, ведущей в подвал, и уж мимо нее мы пролетали стрелой. И если бы в тот момент кто-нибудь выскочил оттуда, у нас душа ушла бы в пятки. Еще страшнее было, когда светила луна и ее холодный бледный свет косыми лучами освещал рухлядь, которая громоздилась в глубине подворотни. При этом мы испытывали даже больший страх, чем в полной темноте, особенно когда были совсем маленькими. Нам вечно мерещились всякие привидения. Неприязненное чувство к этому месту осталось у нас и позже. Мы испытывали его всякий раз, как только попадали под арку. Что-то невольно заставляло ускорить шаг, и от неосознанного страха перед темнотой у нас мурашки бегали по спине.

Много хлопот доставлял нам ключ от ворот. Он был, наверное, сантиметров в двадцать длиной и не умещался в карманах. Поэтому, собираясь уйти, мы засовывали его под ворота, потому что они всегда бывали заперты. Мы старались положить его так, чтобы потом можно было легко вытащить. Но чаще всего ключ оказывался слишком далеко и достать его не удавалось, тогда мы изо всех сил барабанили по воротам, пока кто-нибудь не услышит и не выйдет открыть. Стучать иногда приходилось долго, чуть ли не полчаса, и нередко понапрасну. Чаще всего на помощь приходили соседи. Они впускали нас в свой двор, откуда мы сначала забирались на крышу соседского сарая, затем на стену, разделявшую дворы. Там надо было миновать электрические провода и только потом уже спрыгнуть на крышу нашего сарая. Никому из нас и в голову не приходило, что через провода пропущен ток высокого напряжения и если кто-нибудь случайно коснулся бы их, то вряд ли остался в живых.

Спозаранку на площади начиналась веселая сутолока. С корзинами на спине, полными свежеиспеченного, сладко пахнувшего хлеба, пробегали ученики пекарей. Зеленщицы расставляли свои лотки, небольшими группами проходили люди, спешившие на работу. Открывались лавки, рынок на площади заполнялся народом, шли за покупками хозяйки. По улице с песней промаршировали солдаты. С котелком в руках по тротуару семенил продавец сосисок. Показались маляры с тележкой, промчался на вокзал фиакр, медленно вышагивали огромные волы, тащившие тяжелый воз, груженный пивными бочками.


Рекомендуем почитать
Гойя

Франсиско Гойя-и-Лусьентес (1746–1828) — художник, чье имя неотделимо от бурной эпохи революционных потрясений, от надежд и разочарований его современников. Его биография, написанная известным искусствоведом Александром Якимовичем, включает в себя анекдоты, интермедии, научные гипотезы, субъективные догадки и другие попытки приблизиться к волнующим, пугающим и удивительным смыслам картин великого мастера живописи и графики. Читатель встретит здесь близких друзей Гойи, его единомышленников, антагонистов, почитателей и соперников.


Автобиография

Автобиография выдающегося немецкого философа Соломона Маймона (1753–1800) является поистине уникальным сочинением, которому, по общему мнению исследователей, нет равных в европейской мемуарной литературе второй половины XVIII в. Проделав самостоятельный путь из польского местечка до Берлина, от подающего великие надежды молодого талмудиста до философа, сподвижника Иоганна Фихте и Иммануила Канта, Маймон оставил, помимо большого философского наследия, удивительные воспоминания, которые не только стали важнейшим документом в изучении быта и нравов Польши и евреев Восточной Европы, но и являются без преувеличения гимном Просвещению и силе человеческого духа.Данной «Автобиографией» открывается книжная серия «Наследие Соломона Маймона», цель которой — ознакомление русскоязычных читателей с его творчеством.


Властители душ

Работа Вальтера Грундмана по-новому освещает личность Иисуса в связи с той религиозно-исторической обстановкой, в которой он действовал. Герхарт Эллерт в своей увлекательной книге, посвященной Пророку Аллаха Мухаммеду, позволяет читателю пережить судьбу этой великой личности, кардинально изменившей своим учением, исламом, Ближний и Средний Восток. Предназначена для широкого круга читателей.


Невилл Чемберлен

Фамилия Чемберлен известна у нас почти всем благодаря популярному в 1920-е годы флешмобу «Наш ответ Чемберлену!», ставшему поговоркой (кому и за что требовался ответ, читатель узнает по ходу повествования). В книге речь идет о младшем из знаменитой династии Чемберленов — Невилле (1869–1940), которому удалось взойти на вершину власти Британской империи — стать премьер-министром. Именно этот Чемберлен, получивший прозвище «Джентльмен с зонтиком», трижды летал к Гитлеру в сентябре 1938 года и по сути убедил его подписать Мюнхенское соглашение, полагая при этом, что гарантирует «мир для нашего поколения».


Победоносцев. Русский Торквемада

Константин Петрович Победоносцев — один из самых влиятельных чиновников в российской истории. Наставник двух царей и автор многих высочайших манифестов четверть века определял церковную политику и преследовал инаковерие, авторитетно высказывался о методах воспитания и способах ведения войны, давал рекомендации по поддержанию курса рубля и композиции художественных произведений. Занимая высокие посты, он ненавидел бюрократическую систему. Победоносцев имел мрачную репутацию душителя свободы, при этом к нему шел поток обращений не только единомышленников, но и оппонентов, убежденных в его бескорыстности и беспристрастии.


Фаворские. Жизнь семьи университетского профессора. 1890-1953. Воспоминания

Мемуары известного ученого, преподавателя Ленинградского университета, профессора, доктора химических наук Татьяны Алексеевны Фаворской (1890–1986) — живая летопись замечательной русской семьи, в которой отразились разные эпохи российской истории с конца XIX до середины XX века. Судьба семейства Фаворских неразрывно связана с историей Санкт-Петербургского университета. Центральной фигурой повествования является отец Т. А. Фаворской — знаменитый химик, академик, профессор Петербургского (Петроградского, Ленинградского) университета Алексей Евграфович Фаворский (1860–1945), вошедший в пантеон выдающихся русских ученых-химиков.


Кто ты, солдат?

Статья впервые напечатана в парижской газете «Пари-суар» 2 октября 1938 г.Публикация на русском языке: «Военные записки. 1939–1944» Издательство «Прогресс». Москва. 1986.Перевод с французского Ю. А. Гинзбург.


«1984» и эссе разных лет

«В сборник английского писателя Джорджа Оруэлла (1903—1950), с творчеством которого впервые знакомятся советские читатели, включен его наиболее известный роман „1984“ и избранная эссеистика. „1984“ — антиутопия, рисующая дегуманизированное тоталитарное государство. В публицистике писателя нашли отражение острейшие проблемы политической и литературной жизни 30—40-х гг. нашего века.» Содержание: А. Зверев. О Старшем Брате и чреве кита, с. 5—21 Джордж Оруэлл. 1984 (роман, перевод В. Голышева), с.


Чашка отменного чая

Перевод с английского Юрия Зараховича.Джордж Оруэлл. «1984» и эссе разных лет. Издательство «Прогресс». Москва. 1989.


Автобиографическая заметка

Перевод и комментарии Виктории Чаликовой.Джордж Оруэлл. «1984» и эссе разных лет. Москва. Издательство «Прогресс». 1989.