«Иду на красный свет!» - [20]

Мы не любили сумерничать. Зажигалась огромная керосиновая лампа под потолком, и комната вновь приобретала свой обычный уютный вид, хотя желтый сноп света был не столь уж ярким, чтобы осветить все уголки и ниши, рассеять притаившийся в них полумрак. Но сумерки есть сумерки, а вообще в комнате всегда было оживленно и весело, как на пражском мосту. Все время к нам кто-нибудь забегал что-то попросить, сказать, напиться воды, а то и просто поболтать с отцом о том о сем.

Я вспоминаю старую Вайсгарову, торговавшую на улице леденцами, конфетами из лакрицы и сладко-горькими пряниками, которые сильно отдавали перцем и обжигали губы и язык. Это была малоприятная, сгорбленная старуха с длинными седыми волосками, торчащими на подбородке. Мы не могли себе даже представить, чтобы кто-то покупал у нее сладости. В воскресенье по утрам к ней ходили деревенские девчата, а она приводила их к нам и гадала им на картах. Сначала Вайсгарова казалась мне настоящей ведьмой, умеющей читать будущее по картам. Однако, наблюдая издали, как она трясущимися руками раскладывает на столе засаленную колоду, и прислушиваясь к тому, что она говорила разряженным девушкам, которые краснели и хихикали, я вскоре понял, что предсказывала она все одно и то же: ждет тебя болезнь, будет тебе важное письмо, ожидают тебя большие неприятности, на своем пути встретишь богатого человека, будет у тебя большое горе, но все обернется к лучшему.

Круглый год у нас в семье только и занимались тем, что плели корзины и кошелки, с которыми отец потом разъезжал по ярмаркам. По весне мы ходили к прудам и к реке. Отец приобрел на аукционе в аренду прибрежную полоску земли и сажал там кусты ивы. Осенью прутья срезали и в октябре вываривали в большом чане за городом, в специально отведенном месте. Прутья вываривались целые сутки. Под чаном все время нужно было поддерживать огонь, и ночью тоже. Отец почти неделю не появлялся дома. За это время сжигалось несколько кубометров дров. У отца был там шалаш, в котором он спал или дремал, а мы иногда после школы прибегали к нему и играли в индейцев.

Вываренные прутья всю зиму очищали от коры. Она была почти черной, липкой, с резким горьким запахом. Перед каждым из нас лежала охапка прутьев. Чтобы кора расщепилась и ее легче было снять, вдоль всего прутика делали надрез железным шильцем с деревянной ручкой. Каждый вечер, освободившись от обычных будничных дел, мы подсаживались к охапкам прутьев и сдирали кору до поздней ночи.

Когда долгие зимние месяцы были уже на исходе, а горы прутьев, очищенных от липкой коры, гладких и красных, лежали связанные в пучки где-нибудь в сухом месте, у нас устраивался небольшой семейный праздник, который по аналогии с деревенскими дожинками{19} мы называли «дочищенки». Мать готовила чай и каждому наливала в чашку капельку рому. Детям доставалось еще и по куску торта. Отец рассказывал что-нибудь смешное из своей жизни, как, например, ему жилось во время странствий.

Особенно любили мы слушать сказки. Воображение разыгрывалось и уносило нас в мир чудес, где происходили самые невероятные превращения. Я хорошо помню сказки о глупом Гонзе, о привидениях на мельнице, о водяных, о чертях и особенно сказку об ивовом прутике. Когда отец рассказывал эту сказку, волшебный прутик так и сверкал перед нашими глазами, словно усеянный бриллиантами. Отец говорил, что ищет его уже много-много лет, но до сих пор так и не сумел найти.

— И все-таки этот прутик время от времени вырастает, — убеждал он нас. — Только никому не ведомо, что он волшебный. Ведь выглядит он совсем как обычный.

— А в чем его волшебство? — спрашивали мы.

— Тому, кто дотронется до него, он принесет счастье.

— А где растет этот прутик?

— Если бы я знал, — вздыхал отец. — Можно сказать, повсюду и нигде. — И, уловив в наших глазах разочарование, поспешно добавлял: — Может статься, он вырастет и на нашем участке. А может, лежит себе вон в той охапке. — И отец указывал на гору прутьев, лежащих в комнате.

— И вправду там? — Нам хотелось знать это наверняка.

Отец пожимал плечами:

— Может, мне его и не найти. Так вы его найдете, когда станете взрослыми.

Мы просили его рассказать еще какую-нибудь сказку.

— Об овечках, которых пастушок перегонял через мост.

— Ну расскажи!

— Пастушок гнал овечек через мост.

— А что потом?

— Это я вам скажу, когда они перейдут реку.

— Уже перешли.

— Нет, еще не перешли, не кричите.

В глазах отца появлялись озорные искорки. Он улыбался и добавлял:

— Сегодня они уже не успеют перейти на тот берег. А вам пора спать! И чтобы тихо было!

А вообще-то они когда-нибудь перешли через мост?

И где же тот волшебный прутик? Кто окажется тем счастливчиком, который отыщет его, дотронется до него?

Весной было много других интересных дел. Отец вкатывал в комнату и ставил за шкафами две огромные кадки, наливал в них воду и опускал в нее специально отобранные прутья, которые мы нарезали еще осенью. Прутики пускали тоненькие, как волоски, корешки, а спустя месяц выбрасывали зеленые листочки и зацветали. Это было чудесно! С прутьев свисали длинные желтые пахучие сережки, и нам казалось, что в комнате распустился сад. Она вся вдруг преображалась, будто сюда перенесли кусочек самой природы. Потом мы счищали кору и с этих прутьев. Те, что вываривались в чане, приобретали оттенок киновари, а эти оставались белыми, точно слоновая кость, и из них изготовляли самые красивые изделия.