Идет, скачет по горам - [32]

— Это было бы забавно.

— Для наследников — несомненно. Куда мы поедем ужинать?

Клуар слегка опускает веки, давая возможность взгляду испуганно метнуться в сторону под защитой темных ресниц.

— Мне, правда, очень жаль, — говорит он по-мальчишески, — но я обещал моей империи доставить ее домой.

Между тем на втором этаже Поль Аллар, чья густая грива седых волос и прекрасное лицо аскета возвышаются над обступившими его многочисленными слушателями, рассыпает перед ними перлы своего поэтического воображения и блестящего интеллекта.

— Если среди наших современников, — говорит он, — есть гениальный художник, перед которым, как в силу объективных причин, так и по велению души мне бы хотелось упасть на колени, то это — Антонио Ортис. Мои почитатели могут спросить с некоторым удивлением: Поль Аллар на коленях? а разве сам он не гений? Да, мне трудно было бы им возразить, я не настолько кичусь ложной скромностью. Я — гений. Но стихия моего гения созидательности и брожения, порядка и смуты — природа, внешняя среда, в которой я потому передвигаюсь с такой свободой и уверенностью, что никогда не углублялся в себя, больше того: никогда не испытывал подобных искушений — быть может, от избытка чувственной и умозрительной любви ко всем областям природы, но также благодаря четкому пониманию, что если б я в себя углубился, то мог бы навсегда остаться невольником собственной личности, растерянным и беззащитным перед темными силами, и утратил бы всякую возможность наслаждаться богатейшей многокрасочностью мира. Антонио же, дорогие друзья, как мне кажется, никогда не стоял перед таким выбором, поскольку никогда не расставался с собою и его гений не из окружающей среды, как мой, черпает вдохновение и опыт, а из собственного «я», из независимого царства духа. Какое гордое одиночество, но вместе с тем какая солидарность с бытием! Мой гений, исследующий внешнюю сферу жизни, получает из нее силы и наслажденье, хотя и подвластен ее капризам и непредсказуемым колебаниям. Гений Ортиса вырвался из этой кабалы двусмысленной свободы. Если творения Ортиса уже полвека ошеломляют нас и вызывают изумление, сам он ошеломляет и изумляет в не меньшей степени. Божественный дар формирования природы посредством собственной натуры…

— Бежим отсюда! — гнусаво говорит Уильям Уайт, беря под руку Робера Нодена, — через минуту нам на голову свалится весь Олимп с полным комплектом богов и потоками разбавленной амброзии. Это выше моих сил, да и твоих, думаю, тоже. Пошли, рискнем прорваться к какой-нибудь кормушке, авось удастся промочить горло стаканчиком виски. Будь у меня власть Калигулы, половину бы этих людей велел разогнать, а остальных посадить в клетку.

На что Ноден, спокойно протирая очки:

— Милосердный Господь знал, что делал, сотворив тебя всего лишь писателем.

— Мой отец, пастор, был иного мнения, но это не важно. Меня взбесил этот старый комедиант и мистификатор, даже живот схватило от словесной клизмы. Готов поспорить на тысячу долларов, что завтра поутру, после освежающего душа, он старательно превратит в слова этот мыльный пузырь, еще чуток поддует, разукрасит завитушками и издаст в пятидесяти пяти экземплярах в одном из этих ваших «Наварр» или «Лафюма». Послушай, Ноден, вы деградируете.

— Мы?

— К тебе это не относится, у тебя мать — русская. Твое здоровье! Видал рожи этих кретинов вокруг? Чудовища в климаксе, свора оголодавших онанистов и импотентов. Ортис — это я понимаю, но он испанец, у него яйца настоящего мужчины.

— Мы не деградируем, — говорит Ноден, — мы всего лишь…

Но в этот момент Уайт хватает его за руку.

— Погоди!

— Что случилось?

— Минуточку. У меня идея. Точно. Послушай, двое юнцов, девушка и паренек. Восемнадцать, девятнадцать лет, не больше. Может, даже по семнадцати. Впрочем, это не важно. Важно, что совсем молоденькие. И оба из так называемых хороших семей. Старые добропорядочные богатые бостонские семьи. Ты слушаешь?

— Продолжай, — говорит Ноден.

— Представляешь, что за типажи? Выпестованные, сложены, как боги. Красивые, здоровые, но внутри — труха. Прямо тебе мощи, ткнешь пальцем — рассыплются. Любят друг друга. Ну да, вроде бы любят. Или даже обручены? Это, пожалуй, недурно. Во всяком случае, если они уже трахаются, ни ему, ни ей это особого удовольствия не доставляет. Им вообще ничто не в радость. И вот однажды…

— Что значит: однажды?

— Не перебивай. Это значит, что я еще точно не знаю, при каких обстоятельствах они встречают третьего, настоящего мужчину. Постой! Это может случиться во время уик-энда, да, и в сценическом плане это неплохо, единство времени и места, я люблю, когда все плотно увязано. Жарища, парит как перед грозой…

— Почему перед грозой? Играй на контрастах.

— Снег? Не люблю снег, и вообще зиму не люблю, слишком много надо на себя напяливать. Хотя, возможно, ты прав. Грозу уже действительно затаскали. Ливень? Постоянный аккомпанемент проливного дождя?

Ноден снимает очки, протирает.

— А нельзя попроще, без грозы и без ливня?

— Господь с тобой, дружище! — Уайт на это, — какая-то погода ведь должна быть. Гроза и жара или проливной дождь — мне нравится, а тебе? ты хоть раз показал деревья в цвету или в летнем убранстве? В твоих фильмах пейзаж всегда голый, хмурый.