Идем! или Искусство ходить пешком - [50]

— Чем он занимается целыми днями? — спрашивает Нарве, когда Ник уже спит.

Мы сидим у открытого окна, пьем раки и курим турецкие сигареты.

— Ходит по музеям, — отвечаю я. — Фотографирует и записывает все свои впечатления в толстый блокнот, туда же он складывает все билеты и салфетки, визитки и пивные подставки.

— А он разве пьющий?

— Нет, но он коллекционирует пивные подставки. Сегодня он ходил в парикмахерскую в соседнее здание, к англичанину, который стрижет туристов. Обедал в Макдональдсе, внизу, у гавани, там он встретил австралийскую девушку, с которой собирается утром на экскурсию по Босфору, он говорит, что она красивая.

Для всех нас Ник Фотнер — настоящая загадка. Он дышит тихо и не храпит, словно вся чистота и невинность мира сосредоточились в его теле, гладком и изнеженном. Он мечтатель. Интересно, что ему снится?

— Ему снится, как он вернется домой, к своей семье в Сидней, снова начнет ходить в университет и женится на девушке из соседнего дома, — говорит Нарве.

7

Гулять по Стамбулу, бесцельно бродить по незнакомому городу, видеть все впервые. Сегодня суббота, послеобеденное время, март. Город мокрый и серый, в пелене дождя, но краски уже просыпаются, солнце пробивается сквозь туман облаков, скользит по серебряным башням минаретов и золотым куполам мечетей, по окнам дворца султана Ахмеда. Похоже, весь город обращен к солнцу.

В Стамбуле улицы и площади устремляются вниз с высоты, к берегу и обнажаются перед солнцем и голубым светом Мраморного моря. Море щедро на туманы и дожди, и город ищет приюта под крышами и аркадами, на базарах и в пассажах. Многие части Стамбула прячутся под крышами, это город, живущий как внутри, так и снаружи. Большинство улиц и площадей скрываются за стенами и фасадами, воротами и дверьми.

На улице Ламартина, рядом с площадью Таксима, за отелем «Айгюн Плаза», находится маленький офис Мериха Гюнея, писателя. Впрочем, писатель он только по призванию. А профессия у него самая обычная. У него маленькое туристическое бюро, которым он владеет пополам с сестрой.

Сейчас половина двенадцатого, ему самое время выкурить первую сигарету. Мерих пытается бросить курить, но пока не может обойтись без табачного дыма, не может писать без сигарет, по его словам. Но сегодня он отказывается от первой сигареты, лучше уж он выкурит ее во время ланча, а следующую — уже дома, после работы. Дома он курит непрерывно, по вечерам, когда сидит за письменным столом и размышляет о судьбах мира.

Он автор сборника новелл. Его новеллы — о том, как он курит и бродит по улицам Стамбула, о главном герое, у которого есть нелюбимая профессия. Он пишет по вечерам, о дожде и тумане, о любви, которая обречена.

— Похоже на Пессоа[69], — говорю я.

— Я пишу сам про себя, — парирует Мерих Гюней.

Самому себе он нравится — он молод, с большим самомнением, у него красивое лицо, он не бреется, у него короткие темные волосы и огромные коричневые солнцезащитные очки. Он надевает их и, покидая контору, мнит себя великим писателем.

— А вот там живет Орхан Памук[70], — говорит он небрежно, кивая в сторону жилого комплекса. — Семья Памуков жила здесь несколько поколений, это богатая семья, но я пишу лучше, чем он, — утверждает Гюней.

— Мы с ним печатаемся в одном издательстве, — говорю я.

— Да что ты? Неужели Памука переводят на норвежский? Тогда ты должен передать мою книгу своему издателю, — говорит Мерих и закуривает свою первую сигарету.

Мы гуляем по центральной улице — Истиклал Кадесси. Моего нового друга Мериха, несмотря на солнцезащитные очки, узнают многие, но не читатели, а туристы, старые и молодые, которые покупают автобусные билеты, билеты на поезд и на самолет, чтобы навестить своих родных в Измире и Бурсе.

— Я пишу для многих журналов, — говорит Мерих, — и для солидных, и для андерграундных, я пишу прозу и стихи, экспериментирую со всеми языковыми формами и жанрами, новая литература сложна и не всем доступна. У нас сейчас в моде не литература, а легкое развлекательное чтиво, и переводное тоже, кстати, — добавляет он с сарказмом. — У вас, наверное, то же самое? — спрашивает он.

Я киваю. Он кладет правую руку мне на плечо, словно хочет меня утешить, словно мы с ним писатели-близнецы, товарищи по несчастью, словно мы уже близкие друзья и коллеги. Я обращаю внимание, что многие мужчины здесь ходят, как мы сейчас, в обнимку. Раньше мне казалось, что это привилегия девушек, что для них это признак доверия и дружбы.

Мерих показывает мне свое любимое кафе, у него здесь есть свой любимый столик.

— Здесь я и сижу часок-другой, как Жан Поль Сартр. Представь себе, Стамбул — это Париж XVI века, великий эксперимент. Именно здесь мы создадим новую литературу и новую философию. Французская культура сдает свои позиции, она проникнута буржуазностью и однобоким послевоенным капитализмом. Турецкая литература находится под гнетом ислама, консерватизма и национализма. Во Франции последний раз бунтовали в 1968-м, это был настоящий взрыв в области искусств, выброс энергии, у нас такой же бунт произойдет лет через сорок, вот увидишь, еще немного, и мы начнем маршировать по улицам.