Идем! или Искусство ходить пешком - [5]

— Жить в доме? На это у меня нет времени, — говорю я.

К тому же, дом пугает меня: все эти двери, все эти огромные комнаты, вся эта ненужная мебель, недружелюбные окна. Я вырос в крошечной квартире. Мои родители жили в типичной современной квартире нового образца, потому что всегда были заняты работой. А если они не работали, то отдыхали. Центральное отопление, линолеум, панели и вахтер — все эти удобства способствовали отдыху, избавляли от необходимости думать о том, как жить.

Просто жить. Работать. Отдыхать.

— Я был счастлив в этой квартире, — повторял я.

Но ты хочешь жить в доме. И это разумно. Я бы рубил дрова, топил печь, менял обои, циклевал полы, ремонтировал дверь, менял окна, красил дом.

Я работал в саду. Я передвигал мебель. Дом был огромный, и мы не знали, как с ним справиться. Я не написал ни единой строки за эти годы.

— Все, что мне нужно, — говорил я, — это немного покоя и отдыха, несколько дней подряд, полной свободы от всех хлопот и трудов.

Все, что мне нужно, это маленькая комната, лучше всего каморка. Прохладная и уютная каморка, где бы меня никто не беспокоил и я мог бы писать. Но ничего похожего в этом доме нет.

Как раз в то время, когда я жил в большом доме, философ предложил мне занять комнату в его доме: он жил один на целой вилле.

Возможно, если бы кто-то сказал мне, что я на ложном пути… Я бы наверняка погиб в замке, совсем как тот несчастный землемер — герой романа Кафки. Но философу очень хотелось наставить меня на путь и привить мне вкус к хорошей жизни. Я же, сам по себе, обнаружил, что нет никакой связи между качеством живописи и литературы и параметрами дома, в котором живешь. Скорее, наоборот. Большие дома внушают великие, но не обязательно благие мысли. Ну что ж, в моем случае большие дома внушают мысли отнюдь не о высоком. Где разместить салонный стол? В какое время лучше всего красить фасад? Какую краску выбрать? Кто оплатит счета? Какие книги я должен написать, чтобы рассчитаться за дом? Детективные романы?

У меня под рукой как раз был сюжет. Я хотел убить свою любимую девушку.

Это было в то время, когда я учился ходить пешком. А это в некотором смысле — полная противоположность обитанию в доме. Ты странствуешь, ты продлеваешь, добровольно или вынужденно, опыт прогулок. Странствуя, ты ощущаешь желанную или нежеланную бездомность. Разве я не хотел пуститься в дорогу, слоняться без дела и цели, лишь бы только идти, в любом направлении, прочь от этого убийственного дома?

Философ ходил каждый день, в офис и обратно.

— Прогулки обостряют мыслительный процесс, — утверждал он.

Идти — значит развивать мыслительную деятельность, идеи, которые приходят во время прогулки, гораздо интереснее идей, которые посещают тебя в состоянии покоя, например, когда ты сидишь в конторе. Большую часть времени он проводил в офисе. А я сидел за его письменным столом, в доме, где он жил. Мне хотелось гулять.

Но не просто туда и обратно, я хотел уйти как можно дальше и идти, пока хватит сил.

Итак, я гуляю по маленьким тропинкам, мимо его дома, иду прямо, потом вверх по склону мимо Больницы Сандвикен, той, что когда-то в прошлом называлась Больницей доктора Мартена. Здесь работала моя мать, она была секретарем врача. Она помогала доктору Мадланду и доктору Лиену, иногда доктору Осе. От своей матери я унаследовал пиетет по отношению к докторам, особенно к психиатрам, она же привила мне интерес к писательскому труду. Она подарила мне мою первую пишущую машинку, она и сама ею раньше пользовалась. Бог знает, сколько документов и отчетов на ней было напечатано. Ну и дел натворила эта машинка!

Когда моя мать умерла, во мне что-то заклинило. Я улетел в Лондон, сел в поезд до Суонси, а потом дошел пешком до Логарна. Там, в отеле «Браун», я обосновался в баре — решил напиться в стельку. Это было мистическое путешествие, путешествие, продиктованное отчаянием.

На похоронах матери я прочитал стихотворение Дилана Томаса: «Не гасни, уходя во мрак ночной. Пусть вспыхнет старость заревом заката. Встань против тьмы, сдавившей свет земной…»

Несколько дней спустя я оказался в самолете. Я просто не знал, куда себя деть. Так, в полном отчаянии, я пустился по следам поэта.

От больницы тропинка ведет к Шюттервейен. Мимо футбольного поля. Мимо старого кооперативного объединения. Низкие блочные дома в два ряда, игровая площадка — без детей. Припаркованные машины, свежепостриженные газоны, асфальт и — полная тишина.

В фигуре, похожей на тень, я узнаю вахтера Осберга. Опираясь на трость, он направляется к многоэтажке и поднимается по лестницам, похожий на новоиспеченного вдовца. Живет он на пятом этаже, а мы когда-то жили на одиннадцатом. На двери нашей бывшей квартиры висит табличка Ларсены. Я вспомнил Иоакима Ларсена, отца Руне: он иногда появлялся на телевидении. Вспомнил я и Руне Ларсена, довольно сносного боксера, хотя его отец был лучше, если верить моему отцу, тоже боксеру. Ну а я превзошел своего отца, у меня до сих пор хранятся письменные свидетельства о былых успехах.

Под многоэтажкой — переход во внутренний двор, отсюда по лестнице спускаешься мимо котельной, по крутому склону. Одна из тропинок от Йомфрудаммен ведет к Лангеваннет.