Сначала Итан норовил после каждой локации занырнуть обратно в куртку. Через каких-то полтора часа он уже смотрел на нее с нескрываемым отвращением, но даже взмыленный, взъерошенный и с запутавшейся в волосах травинкой (о которой я не сообщала принципиально) был по-прежнему горячее нагретой на солнце дурацкой косухи, хоть и склонялся к тому, чтобы молить о пощаде. Все попытки отобрать у меня камеру и поменяться ролями я жестко пресекала. Добычей Итана стала только пара снимков на телефон — как назло, тоже вполне удачных: алое платье на фоне белой сирени смотрелось отлично, и картину не портили ни лепестки в волосах, ни маниакальный блеск в глазах, с которым я целилась фотоаппаратом в оператора.
Про лепестки я, правда, узнала гораздо позже, когда конец нашему спору о ролях положили близящиеся сумерки. Итан предъявил мне галерею телефона с таким гордым видом, словно лично засунул меня головой в куст сирени и хорошенько взболтал, — я бы даже возмутилась, но вместо должного ответа потянулась вытащить у него из-за уха пожухшую травинку — и замерла под внимательным, странно потемневшим взглядом.
— Сам не лучше, — заявила я — отнюдь не так уверенно, как собиралась — и разжала пальцы.
Итан задумчиво проследил за падающей травинкой.
— Не лучше, — хрипловато согласился он, помедлив, запихнул руки в карманы и выпрямился.
Я одарила его широкой улыбкой и вытрясла из волос лепестки. Итан сделал вид, что вовсе не заметил, как я подалась вперед за мгновение до того, как он отстранился.
Умный мальчик.
— Проводить тебя? — как ни в чем не бывало поинтересовался Итан, когда я пригладила растрепанные волосы.
Я огляделась. Людей в парке поубавилось; в густой зелени зажглись фонари, и знакомые дорожки преобразились разительно: из пасторальных и почти по-европейски лощеных — в сумеречные, таинственные и романтичные.
Провожать меня — это была чертовски плохая, необдуманная, глупая идея.
Разумеется, я согласилась.
Итан еще успел сделать пару снимков по дороге к такси, а вот потом ему кто-то позвонил — и почти до самого моего дома он висел на телефоне, обстоятельно втолковывая кому-то, какие зерна и откуда заказывать и почему лицензию на алкогольные коктейли не так-то просто добыть, даже если они кофейные. Разговор наконец-то настроил его на деловой лад, и меня Итан дисциплинированно проводил строго до двери, широкой спиной заслонив от бдительных бабушек на скамейке возле подъезда, и попрощался прежде, чем я перебрала в памяти список условно вежливых вопросов кавалеру, которого ты точно не пригласишь на завтрак в постель.
С дурацкой благодарной улыбкой справиться было гораздо сложнее.
Умный мальчик. Даже жаль, что меченый.
Наутро небо снова хмурилось — но никак не могло превзойти в этом занятии меня. Несколько секунд я бессмысленно пялилась на серую хмарь за окном, но потом все-таки сообразила, что же меня разбудило, и дотянулась до телефона. По закону подлости он тут же перестал вибрировать. В списке пропущенных звонков мерцал незнакомый номер — насколько я понимала, московский. На чужие номера я не перезванивала принципиально (кому действительно нужно — сами достучатся), а потому попросту отложила смартфон и занырнула обратно под одеяло, укрывшись с головой: под утро в квартире становилось до неприятного свежо.
Стоило мне снова начать задремывать, как телефон снова ожил и настойчиво задребезжал по столику. Я выглянула из-под одеяла, сердито сощурившись, и на этот раз все-таки успела:
— Какого черта?! Восемь утра!
— Да, я в курсе, который час, Эхо Москвы, — уязвленно подтвердил смутно знакомый женский голос. — А вот ты хоть примерно представляешь, что такое уважение к ушедшим?!
Неизвестно, что я бы присовокупила к пожеланию присоединиться к ушедшим, едва не сорвавшимся с языка, но корявая формулировка — живые так о покойниках не говорят — наконец-то запустила мыслительный процесс. Я опознала голос и следующий вопрос пропустила через самое мелкое сито цензуры, какое только имелось в моем распоряжении.
— Инна Молога? Откуда, блин, у тебя мой номер?!
Хотя вопрос, вероятно, следовало вовсе оставить при себе. Без оглядки на цензуру.
— Оттуда же, откуда сведения о том, что ты пытаешься увести чужого меченого, — огрызнулась Инна. — Когда я позволила тебе остаться в городе, ты дала слово, что не станешь творить живую воду для Итана Левина. Какого черта я вдруг узнаю, что он вьется вокруг тебя, как ручная собачонка?!
От абсурдности происходящего я проснулась окончательно и пришла в самое дурное расположение духа. Скандальная сцена ревности — это всегда грязно и гнусно. Но скандальная сцена ревности от отвергнутой женщины в восемь утра — это было вовсе за гранью добра и зла.
Пожалуй, на месте Итана я бы тоже радовалась, что у Инны не вышло перекрыть метку Веры.
— Понятия не имею, — мрачно отозвалась я. — Какого черта ты приставила к Итану соглядатаев? Не обо мне же ты беспокоилась, правда?
— Ты нарушила запрет старшей, — так вкрадчиво и ласково сказала Инна, что стало ясно, насколько она зла. Должно быть, сейчас любая вода, которой не посчастливилось оказаться возле разъяренной навки, стала мертвой, и оставалось только молиться, чтобы Инне не хватило силы, чтобы дотянуться до соседей.
