Идеалист - [25]

— А что это за факты, про которые он говорил? Я мог бы с ними познакомиться?

Андрей пожал плечами.

— Ну, это не перечень, разумеется… Он имел в виду, видимо, в основном, советский период. Тут, знаешь ли, забавные казусы случаются. «Мы больше всех в мире читаем» — и в метро, и в автобусах, а спроси нашего грамотея, когда началась вторая мировая война, скажет — в сорок первом. Но это так — к слову, у меня бывают иногда любопытные материалы, беда только в том, что их надо срочно читать.

— Что же ты раньше мне… меня…

— Извини, старик, но ты сам не очень-то интересовался. Но теперь, если что, я буду звонить.

— Черт возьми, как я тебе обязан! — сказал Илья горячо. — Ведь у меня к тебе было два дела, а теперь еще и третье образовалось. Не знаю, чем я…

— До чего ты щепетилен, старина, — прямо тошнит. И откуда ты такой? Никак не можешь по-русски — без церемоний.

— Ну, хорошо. Видишь ли, я хотел бы пригласить, вернее — привести к тебе несколько своих знакомых, показать твои работы… Да и вообще, можно было бы устроить неплохую вечеринку… Дело в том, что двое из них — особы женского пола и весьма очаровательные, насколько я понимаю…

— А что я говорил про блондинку! У меня нюх, я сразу почуял, — рассмеялся Андрей. — Наш друг-философ думает устроить вечеринку с участием очаровательных особ! В чем же дело? Ты же знаешь, меня хлебом не корми, а компанию подай. Кстати, кто они, если не секрет?

— Поляки. Приехали на год изучать литературу, язык… Если бы ты пригласил Инну, или кого еще из поэтов, актеров… Девушки поют под гитару, да еще как!

— Это не проблема, — сказал Андрей, — поэтов у нас как собак нерезаных, хотя я, конечно, рассчитываю на Инну. А когда ты себе мыслишь мероприятие?

— Хорошо бы дней через двадцать.

— Идет, я позвоню тебе после праздников. Кстати, а что ты делаешь шестого-седьмого? Может, придешь?

— Спасибо, но я еще не знаю… Боюсь, что я не совсем свободен…

— Ну, старик, ты меня заинтриговал своими полячками, — сказал Андрей, усмехаясь в бороду.

— Собственно, — продолжал неуверенно Илья, — второе дело тоже связано с ними. У них на днях день рождения — они близняшки, — и я бы хотел что-нибудь такое подарить… Один подарок я уже купил — альбом русской музыки, ну, ты наверняка знаешь, а вот второй… Я буквально с ног сбился — такая проблема, оказалось!

— Что-то мне страшно захотелось взглянуть на них, — хитро прищурился Андрей.

— Да, да, конечно, мне тоже. Но что делать? Я за два дня исходил магазинов больше, чем за всю свою жизнь, а результаты… Такая все пошлость.

— Представляю, представляю. Надо подумать, — посерьезнел художник. — А каковы они по складу, особенно эта, которая?.. Что предпочтительнее — модерновое или… Впрочем, молодые девки…

— Видишь ли, — поспешно перебил друга Илья, — они католички, а она так просто ревностная, да и модернизма у них в Польше хватает… Может быть, что-то из твоих работ?

— А что, меня ты относишь к кватрочентистам? — рассмеялся Андрей.

— Ну, если не к Возрождению, то во всяком случае к классикам, — пошутил Илья, оправляясь, наконец, от смущения, и серьезно добавил: — Твои «Меланхолия» и «Гордыня», да и вся серия настроений — «Грезы», «Воспоминания» — именно то, искусство. Впрочем, не берусь судить о живописи, да и личные симпатии… — говорил Илья, подходя к полотнам.

— И все-таки, я уверен, — немедленно нарушил он обещание, — теперь при всех успехах кино, телевидения и цветного фото, вам, художникам, во внешнем мире делать нечего, надо лезть в подсознание… Однако, замолкаю, пристыженный тенью Инны…

— Валяй, валяй, не стесняйся! И поменьше слушай Инну — она чересчур пристрастна к тебе. Другое дело, художники всегда занимались внутренним миром человека, вопрос скорее всего в том, как они это делали и как надо.

— Не надо, не уводи в сторону, Андрюша. Занимались, конечно, но не специально, не прямо, так сказать…

— А как это прямо? В отрыве от окружения, среды, что ли? Опять ты за свое? Вырвать человека из среды, поместить под стеклышко и рассматривать в микроскоп, да еще и раздражать чем-нибудь?

— Черт возьми, опять мы спорим! Странно, мы всегда спорим, а чувствуем почти одинаково. Например, я чувствую, что именно так тоска должна отличаться от меланхолии, как у тебя.

Илья подвинул картины друг к другу и продолжал рассуждать вслух:

— В самом деле — меланхолия яснее, отчетливее тоски, которая словно затуманена. Но у тоски краски гуще, она раздражает, вызывает неприятное ощущение, в то время, как меланхолия может быть приятной… именно — краски гармоничнее…

— Фу, ты, дьявол! — проворчал Андрей. — Мне не по себе от твоих рассуждений. Все это, может быть, и так, но если в такой степени очевидно, если не остается тайны… тогда, значит, мазня. Ну тебя к черту, ты не представляешь, как больно задел меня!

— Что за чепуха! Ведь это я анализирую мои ощущения, а ты можешь, если уж так боишься, работать слепо, или, как говорят, — по наитию…

— Старик, а почему бы тебе не подарить ей икону, — неожиданно сказал Андрей. — Она религиозна… Смотри, в этом что-то есть.

Андрей достал икону величиной с книгу и протянул Илье.

— Конечно, это не старое письмо, но довольно приличное и в хорошем состоянии. Уральская школа…