Ибо сказано в писании - [4]

К вечеру похолодало, подталый снег в жесткую корку застыл. Сегодня как раз день ночи равен – самое подходящее время, чтоб с богами разговаривать. То ли добрее они в этот день, то ли что еще… Вот и скрипит наледь под сапожками Каты – по утоптанной тропинке к островерхой церкви из желтых бревен.

Правду тогда князь сказал – приехали за Катой через неделю. Тот же рыжий, Мехай, с ним еще какие-то, Ката их не запомнила. Долгая неделя была! Зато теперь – как во сне: ласковые черные глаза рядом, большие уверенные руки, губы горячие… Не знала Ката, что в жизни так бывает, думала, только в песнях, что бродячие сказители поют… А теперь – месяц почти – сама как в сказке.

Народу тут у князя… Одной дружины четыре десятка, да слуг сколько, да рабов еще… А по вечерам в большом покое пить собираются, и Мехай этот рыжий у огня рассядется, и ну рассказывать! Куда до него Ильяшке-деревяшке: все про князей да королей, да стихами… Только этот, лиловый, Ульв-епископ, который говорит смешно – какой-то он все же странный. Кату вроде и боится, но виду не показывает, а может, и не боится, а вообще не поймешь, что… Бывает, в этой церкви соберет всех, и давай с богом своим разговаривать на каком-то непонятном языке. И не по-северному, уж Ката северную речь-то знает… Да важный какой - не сразу и поймешь, кто главнее: князь или этот Ульв.

Дверь скрипнула тихо, и скрип улетел к высоким стропилам. Темно, только плошка с маслом горит – там, где бог стоит. На голове колючки сплетенные, крест в руке, а глаза в темноте – большие, страшные. Только Прирожденную этим не испугаешь – подошла Ката, остановилась, прямо в эти страшные глаза смотрит:

- Здравствуй, белый Христос. Извини, я не знаю того языка, на котором говорит с тобой твой слуга, епископ. Он еще говорит, чтоб князь моим стал, надо поклониться тебе. Я знаю, вас, богов, надо задабривать, вы не любите, когда мы бываем счастливыми… Но ты, говорят, когда-то был человеком? Говорят, ты был большим колдуном… Может, ты тоже из Прирожденных? Ты не знал женщины – с Прирожденными это часто случается… Лиловый слуга твой – он говорит, ты сильнее старых богов. Или он обманывает? Прости, я не о том говорю. Неважно это – сильнее ты кого-то или слабее. В тебя верит мой муж, а значит, верю и я. А раз так, то пусть мои боги, старые боги, мне больше не помогают – мне хватит твоей защиты. Твоей и моего мужа. А пока – ты примешь то, что я тебе принесла? Вот, смотри – браслет моего отца. Он берег меня до сих пор…. Видишь, я снимаю его? Я это только сама могу сделать. Возьми, белый Христос, пусть он теперь бережет тебя. А ты… если ты сильный бог, то должен быть добрым, должен защитить того, кто тебя просит. Ты слышишь? Пока – прощай, я приду еще, чтоб говорить с тобой.

Молчит загадочный белый бог, глядя мимо Каты. Только слабенькие желтые отсветы вьются по темному серебру, сомкнувшемуся на тонкой деревянной кисти. Повернулась Ката, снова дверь скрипнула. И тихо все, только – или почудилось? – прошуршала в темноте лиловая ряса, да уставились в спину, не мигая, холодные голубые глаза…

В черных глазах – смятение, недоверие, жар:

- Забываешься, отец епископ… Помни, с кем говоришь!

В голубых глазах – уверенный лед, как на реке. По такому льду хоть конное войско пройдет…

- Не божьим слугам бояться мирского гнева, князь.

- Ульв, я тебе всегда верю, но такого, как ты говоришь, быть не может! Меня привел к ней светлый ангел!

- Мы смотрим бренными очами. Истину ведает только Всевышний. Он открывает глаза своим слугам.

- Ты хочешь сказать… там был не ангел?

- Люцифер тоже был ангелом.

Князь глаза в стол опустил, золотую цепь на груди теребит:

- Я знаю, что ты смел отец епископ… Я помню, ты Йохана Корабельщика зарубил с троими его людьми вместе. И ты не лжешь.

- Господу служат правдой. Она не нашей веры.

- Ты что – мало язычников на своем веку окрестил?

- Я не крещу колдунов. Спроси, кто ее отец. И кто она.

- Но если ты ошибся?

- Если я ошибся, она будет в раю. Я буду молиться за нее.

- В раю?! Ты что это задумал, отец епископ?!

- Вырвать из твоей души дьявольский посев.

Черных глаз не видно – князь лицо ладонью закрыл:

- Она так красива, Ульв… Она любит меня.

- Красота – дьявольский сосуд. Она любит, но она – орудие в руках нечистого. Ворожеи на оставляй в живых, князь. Подумай о вечной погибели. Ты можешь спасти ее душу.

- Я не могу.

- Ты – князь.

Отнял князь от лица руку, выдержал ледяной взгляд:

- Я попробую, Ульв.

Подо льдом теплая искорка проскочила:

- Сын мой. Это испытание. Но ты – князь…

Вот и все. Кончилась сказка. Холодно в пустом нетопленом срубе, и плащ, который Мехай-сказитель под тяжелым взглядом Ульва-епископа отдал, не согревает. И цепь на ногах – тяжелая и холодная. Еще вчера Ката почти княгиней была, князь целовал, губы горячие… а, да чего уж теперь. Кончилась сказка. Спит Ката.

Шла она по лесу на огонь, промерзла вся, пока до костра добралась – а костер-то не греет. Наоборот, кажется, что от него еще холоднее. И сидят у костра этого двое – высокая женщина, на Кату похожая и мужчина в волчьей шкуре. Сидят и на Кату не смотрят, словно и нет ее, Каты. Молчат, на огонь глядят.