Ибо прежнее прошло (роман о ХХ веке и приключившемся с Россией апокалипсисе) - [54]

Он женился на ней по окончании семинарии. Ему надо было жениться до получения прихода. Их познакомили родители священники, и все годы, что прожили они вместе, как-то недосуг было задумываться ему, какие чувства питает он к ней, разделившей с ним унылую в общем-то ношу сельского попа, есть ли между ними что-то большее, чем привычка обедать и ужинать вместе. И вот теперь оказалось, что все в этой жизни как-то не так уж и важно без нее, или, по крайней мере, не интересно ему; что после службы ему не хочется возвращаться домой, где нет ее; что сутками он не может думать ни о чем ином - только о ней.

В ту прошлую зиму он сошелся близко со старым священником - отцом Макарием - настоятелем Ризоположенского храма в селе Давыдково - в десяти километрах на востоке от Вельяминово. К тому времени уже не больше четверти из иереев в епархии их оставались еще на свободе. И каждую неделю круг продолжал сужаться - часто не было и возможности уследить за всеми арестами. Только этим - неотвратимостью скорой совместной гибели - да еще вдовостью и одиночеством обоих - можно было, наверное, объяснить сближение их в ту пору.

Во всем остальном были они полной противоположностью друг друга. И внешне: отец Макарий был маленького роста, суетлив, лысоват, с реденькой рыжей бородкой на тощем лице. И взглядами: старик был из породы монархического духовенства старинной закваски - знакомой отцу Иннокентию еще из детства породы мистиков-державников. Любил он выпить, а поскольку вдовствовал уже очень давно, дом его в Давыдково был грязен, запущен и голоден. Пользуясь всякой оказией, а иногда и пешком - с сучковатым посохом - приходил он под вечер в Вельяминово, стучал посохом о порог отца Иннокентия.

- Можно к вам на огонек, батюшка? - спрашивал так, словно случайно прогуливался мимо. - Не побеспокою ли?

Как будто возможно было отцу Иннокентию отправить его за десять верст обратно.

Помолясь над столом, опрокинув стопочку-другую, закусив, повздыхав о временах тяжких и о здоровье, раньше или позже неизбежно пускался он в раздражавшие отца Иннокентия рассуждения о неизбывно монархической душе России, о духовной сущности цареубийства, о планетарном жидовским заговоре против Православия и тому подобном.

- Ничего, ничего, - заводил он, бывало. - Самое страшное уже позади. Иго жидовское над Святою Русью исходит. Бронштейна, Розенфельда, Апфельбаума извел уже Сталин.

Оба они внимательно следили по газетам за политическими процессами.

- Якира, Уборевича извел. Тухачевского, Радека... продолжал он с удовлетворением загибать пальцы.

- Тухачевский, батюшка, из смоленских дворян, - возражал отец Иннокентий.

- Розенгольц, Губельман, Каганович - на очереди стоят, не слушал тот.

- А кто же это - Губельман-то?

- Да как же, батюшка, неужто не знаете? Губельман Миней Израеливич - он же Ярославский Емельян Михайлович - евангелист наш новый. Все они псевдонимы-то поправославней любят Ярославский, Крестинский.

- А что, и Крестинский, по-вашему, тоже еврей?

- А как же?

- Да он-то ведь подлинно Николай Николаевич.

- Что с того? И Ленин был - Владимир Ильич. Всякая революция - жидовских рук дело. Свердлов - кто он был, по-вашему? А Дзержинский, Урицкий, Курский, Луначарский, Бонч-Бруевич, Сольц? И Маркс был евреем, и Энгельс.

- Уж вы хотя бы Энгельса-то пощадили, отец Макарий. Чистокровный ведь немец.

- Не знаю, не знаю, - серьезно качал тот головой. Говорили, будто Маркс заставил его обрезание принять.

- А Чапаев, случайно, не еврей был? - терял терпение отец Иннокентий.

- Чапаев - русский, - махал он рукой. - С шашкой скакать это не жидовское дело. Воевать они чужими руками любят. Испокон веку Русь Православная покоя им не давала. Католики - те что давно уж сами от Христа отпали. А вот Святую Русь раскрестить удел Христов на Земле изничтожить - вот о чем всегда им мечталось. Да не попустит Господь! Слышали вы, отец Иннокентий, о пророчествах Авеля - инока Соловецкого?

Сказку эту с вариациями слышал отец Иннокентий неоднократно, но старика было не угомонить.

- Великий провидец явлен был на Руси. За высокую жизнь получил от Господа дар провиденья. Предрек он день в день и описал подробно кончину государыни Екатерины Алексеевны. И, прослышав о том, пригласил его во дворец император Павел - стал расспрашивать, что ждет Россию, самого его и потомков царских. Предсказал он тогда Павлу скорую его смерть, предсказал, что Москва будет сожжена французами, предсказал всех царей будущих - от Александра I-го до Николая II-го. А о судьбе Державы Российской так предрек: "Всего суждено России три лютых ига татарское, польское и грядущее еще - жидовское". "Святая Русь под игом жидовским? Не быть сему во веки! - осерчал тогда Павел. - Пустое болтаешь, чернец." "А где татары, Ваше Величество? Где поляки? И с игом жидовским то же будет. Не печалься, батюшка-Царь, христоубийцы получат свое."

- А я так слышал, - улыбался отец Иннокентий, - что посадил его Павел в Петропавловку, и что сидел он за свои пророчества и при Павле, и при Александре, и при Николае.

- Сидел, это точно - не верили ему, - согласился отец Макарий. - А про Гатчинский ларец слышали?