Ибо прежнее прошло (роман о ХХ веке и приключившемся с Россией апокалипсисе) - [56]

- Она вам об этом Сама сказала?

- Тому залог явление Державной Божьей Матери в Коломенском. Вы же знаете об этом.

- Иконы-то? Знаю, батюшка, знаю. Да только ни о чем это не говорит.

- Как же не говорит? - закипятился отец Макарий. - Как же не говорит? В самый день отречения Государя-Императора явлена была Руси икона - Царица Небесная, изображенная как Царица земная - в красной порфире, со скипетром и державой. И это не говорит?

- Да что такое - "явлена", отец Макарий? Ну, отыскал ее в чулане батюшка-монархист вроде вас. Ну, к случаю пришлась, если не сам он и приставил, пошли легенды гулять, а народ у нас суеверный. Не знаете вы что ли, как это делалось.

- Какие легенды? Что вы такое говорите? Я все в подробностях об этом знаю. Евдокии Андриановой - крестьянке из Перервы - было сновидение вещее - таинственный голос сказал ей, что есть в селе Коломенском, в белой церкви, большая черная икона...

- Батюшка, батюшка, - поморщился отец Иннокентий. - Вы это старушкам в своем приходе рассказывайте. А мне не нужно слышал я все это тысячу раз.

- Ну, сами тогда вскоре все увидите, Фома вы неверующий. Я лично так думаю, что сам Иосиф Виссарионович и станет основателем новой Династии. Он же православный, в семинарии учился. Да, да, помянете еще мое слово! Это он пока что с жидами хитрит - о коммуне разговоры ведет, а под шумок уже и "Союз безбожников - жидов воинствующих" наполовину пересажал. Вот как оставшихся передавит, то и Церковь восстановит, духовенство из лагерей выпустит и Поместный Собор созовет. Собор ему тогда корону императорскую наденет и муром помажет. А Николая II к лику святых причислит. Все к этому и идет.

Отец Иннокентий только головой качал.

- Хотите знать мое мнение, любезнейший отец Макарий, так Николай этот ваш святой первый среди всех и есть виновник погибели Руси. И такой же из него был помазанник, как из вас футболист. Принял он от батюшки мощную, стабильную державу, и во что же превратил ее? Двадцать лет под носом у него бесы Россию расшатывали, а что он предпринял? Ведь это одно из двух - либо ты всех их вот так вот - в кулаке держи, - сжал отец Иннокентий кулак над столом, - либо уж последовательно демократию развивай, конституцию пиши, парламентскую монархию создавай. А он? Ни рыба, ни мясо. Мистик сентиментальный. Ах, ах, Александра, не съездить ли нам, помолиться в пустынь. А по Гапону с хоругвями - залпом! На моих глазах ведь это было. Люди к тебе, к царю-батюшке, крестным ходом с детьми на поклон пришли. Да выйди ты к ним на балкон, молви слово ласковое, прими челобитную. А там хоть и не читай ее - всю жизнь на тебя молиться будут. Нет же - сотню человек безоружных положить нужно, а потом вздыхать с любезной Сашенькой - и что же это подданные нам такие неблагодарные попались. Господи, до чего трогательно - семьянин примерный на российском престоле сыскался - не блудит, как вся родня его. Только Россия-то, отец Макарий, - это не жена-немка. С ней умеючи управляться нужно. Да он и с той-то не мог. Все условия у него были, все, чтобы Россию великой, цветущей, свободной сделать. А он вместо этого в войны бессмысленные ее втягивал. Миллионы людей под картечь клал, а сам с Распутиным время коротал - в беседах нравоучительных. А Распутин в свободное от нравоучений время бабами голыми кресты на полу выкладывал. Ах, Сашенька, Сашенька, пусть все, как Господь даст. Вот и дал ему Господь по заслугам! Профукал Россию! До большевиков, до братоубийства довел ее. И сам кончил Ипатьевским подвалом. И поделом!

Отец Макарий багровел, нервно теребил рыжую бороденку. Доходило у них, случалось, и до ссор, до того, что клялся отец Макарий:

- Ноги моей не будет больше в этом доме! Прах отрясаю с ног своих!

И на пороге, задравши рясу, смешно сучил ногами, рискуя свалиться с крыльца.

Но всякий раз, конечно, приходил опять. А иногда и возвращался с края села - если в графинчике, выставленном отцом Иннокентием, оставалось еще недопито. Некуда ему было больше идти. Не с кем поговорить больше - им обоим.

В начале рождественского поста, пришел он неожиданно тихий, задумчивый и печальный. Долго молча пил чай с клюквенным вареньем, потом сказал:

- Меня вызывали.

Пролил варенье на скатерть, расплакался вдруг, как ребенок, сказал:

- Я отказался, - поцеловал отца Иннокентия троекратно, перекрестил его, перекрестился сам и ушел.

Через неделю его взяли. Вместе с ним взяли и вернувшегося только из лагеря епископа Никона. Остался отец Иннокентий один.

На Крещенские он поехал в Москву, чтобы узнать, жив ли еще Сергий, существует ли еще Патриархия.

Был пасмурный зимний день. В Москве было снежно и слякотно. От трех вокзалов на метро, где черная борода его и космы привлекали многие взгляды, он проехал одну остановку - до Красносельской. Когда поднялся он по эскалатору и вышел из здания метро, какая-то хорошо одетая молодая женщина с напряженным взглядом вышла за ним. Молча перешла вослед улицу и в десяти шагах сзади пошла за ним по Нижней Красносельской. На безлюдном мосту, где холодный сильный ветер пронизывал насквозь его старинное пальтецо, она вдруг догнала его, встала под благословение, торопливо поцеловала руку и, испуганно оглянувшись, зашагала прочь.