И звуки, и краски - [13]

Дружный трехголосый вопль неожиданно возымел действие. Не долетев до пола статуэтка повисла, медленно вращаясь в воздухе.

Одуревший Борко, в движениях которого появилась судорожность, ухватил статуэтку и, сопя, упрятал все три на антресоли.

С улицы раздался сигнал автомобиля.

— Заказчик! — засуетился Борко Вар и бросился к выходу. Заказчик оказался толстым смуглым человеком, блестевшим платиновым рядом зубов. На мясистом пальце рядом с грузной печаткой из золота, болтался золотой же брелок, изображающий богиню Вейю на ложе любви.

Позвякивая ключами от автомобиля «платиновый» заказчик ходил вокруг глыбы мрамора, в чем-то сомневаясь. Готовый разрешить любые сомнения, пригибаясь к коротышке, ходил Борко.

— Видел печатку у него? — с жаром зашептал на ухо Лену Тылко. — Это — Сен-Сен!

— Что это за Сен-Сен еще? — спросил Беско.

Ему было жаль Вара. Судя по впечатлению, которое производил коротышка, заказ не предоставлял простора для творчества. Коротышка вновь выразил сомнение. Бурча вполголоса, он водил себя по животу и груди, вопросительно указывал на заготовку. Борко с готовностью потянул смуглолицего в угол мастерской, отгороженной портьерой, когда-то шикарной, а ныне в пятнах и дырах. Коротышка недоверчиво осматривал бюсты, установленные на вертящихся подставках. Несмотря на отчаянную жестикуляцию, Борко не удалось рассеять сомнения заказчика. Но сделка все же состоялась. Счастливый Вар вытер вспотевший лоб и попросил подвезти друзей.

* * *

Наутро Беско вызвали к ректору. В кабинет, куда он вошел, кроме ректора сидел еще бесцветный молчаливый человек. Судя по всему, этот человек обладал немалой властью. Ректор время от времени поглядывал на него и тщательно взвешивал слова.

Разговор шел о Беско. Откуда он родом, как живет, кто его почему он поступил в университет, чего хочет в жизни достичь, где бывает, как проводит время…

Вопросы задавал ректор, но ответы интересовали, похоже, лишь молчаливого человека с блеклым взглядом. Вскоре, однако, перечень их был исчерпан, и ректор с выражением муки взглянул на молчаливого, после чего тот тихо спросил:

— Какое отношение вы имеете ко вчерашнему инциденту с «Журналом Гимнов?»

Задав вопрос человек без малейшего интереса продолжал смотреть на Беско.

Лен молчал.

— Вы не хотите отвечать? — спросил человек. И опять в его голосе не слышалось ни малейшей угрозы, ни малейшего интереса, там не было вообще ничего. Казалось, спрашивает автомат.

— Я задам вам вопрос иначе, — помолчав проговорил он. — Имеете ли вы какое-либо отношение ко вчерашнему инциденту в аудитории?

Потупя взор, Беско молчал. Он понимал, что единственный кто мог его выдать, был Тылко. Но как он мог? В голове Беско не укладывалось все происходящее. Важно было узнать, что еще успел сказать Тылко?

— Подождите в коридоре, — бесцветным голосом попросил человек.

— Да! — спохватился ректор. — Подождите в коридоре.

Беско вышел в коридор. Осеннее солнце, не греющее, но по-прежнему яркое, заливало полы, гуляло бликами на стенах, обнажая пятна от некогда висевших портретов деятелей науки, паутину, в высоких углах, окурки и бумажки от сладостей, засунутые в укромные места. За высокими дверями звучали мерные голоса, стучал грифель по доскам. Из-за двери ректора, как бы близко ни подходил к ней Беско, не слышалось ни звука. Что, интересно, с ним будет? Какое наказание положено за испорченный журнал? Душа сжималась от дурного предчувствия. Все бы обошлось, будь это какой другой журнал, а не Журнал Гимнов. Эти опечатываются и подлежат вечному хранению… Ну надо же было! Лен с досадой стукнул себя кулаком по лбу: «Идиот!»

* * *

Уголовники катали хлебный мякиш по нарам и, ругаясь, переставляли хлебные же фигуры на шейном платке. Платок был расчерчен под игру «О-Ду». Стоя на цыпочках Беско выглядывал окно. Перечеркнутый решеткой был виден двор тюрьмы, на который медленно, как бывает только во сне, падал снег. Белый квадрат двора был исчиркан торопливыми следами поперек и по диагонали — так бегали тюремные службы: надзиратели, писари, дежурные. Основательные тропы часовых, были проложены по периметру. По тому как суетилась обслуга, можно было догадаться, что сегодня первый день декады с неизбежными разводками, с завозом хлеба, подготовкой к приему новой партии заключенных.

Завозился на нарах и встал Гойко. Подойдя к окну, он потеснил Лена. Рост Гойко не позволял увидеть тюремный двор. Ему вообще кроме неба да крыши тюрьмы ничего не должно быть видно. Даже если он встанет на цыпочки. Чтобы увидеть двор Гойко прыгает невысоко и часто, как при игре в скакалочку. Это могло быть смешно и было бы… В тюрьме плохо смеется. И шутки, и юмор тут совершенно другие. Не такие как на воле. Тут юмор животный. Трудно представить, чтобы там, где живут свободные люди, можно было бы смеяться над тем, как мочатся или испускают газы. Тут это — в порядке вещей. А может, все дело в уголовниках? Это от них берет начало скотоподобность их бытия.

Но тогда дело скорее всего в самой тюрьме… Хотя и тут вполне можно оставаться человеком. Вот Гойко. Кто бы мог подумать: еще только две декады назад, что Беско не просто познакомится с Гойко Гоном, а будет сидеть с ним в одной камере тюрьмы! Хотя если Беско останется жив, много ли приятных воспоминаний доставит ему мысль, что с ним коротал последние дни Гойко Гон?