И звуки, и краски - [11]

Великому делу и душу и мысли… — затянули запевалы, и аудитория привычно подхватила гимн «Слава Режиму». Голоса вырастали, начинали дробиться, самые звонкие достигли сводов зала и там ломались на светлых гранях колонн. Беско пытался выделить в многоголосице тембр, который хотя бы отдаленно напоминал бы голос Ли-Лин. Но песенные переливы более напоминали ярмарочные голоса ребятишек «А кому птичку? А к-ка-му птич-ку, не-ве-лич-ку ка-му?..» Беско кормил половину деревни своей способностью без труда снять любую птицу с ветки. Декаду шел лов, после чего целый ворох клеток кто-нибудь из отцов вез на рынок, где и раздавались крики ребятни: «А к-ка-му птичку? Мал свистунок, да громко поет! А к-ка-му птичку?»

Последний звук замер в высоком зале. Арифмометр снял колпачок со старинного писала, отер жальце специальной тряпочкой и склонился над Журналом Гимнов. Торжественную запись следовало делать особым шрифтом. Аудитория, не имевшая права ни сесть, ни бежать, стояла. Поскрипывали столешницы парт, студенты едва слышно переговаривались. Арифмометр писал, прикусив кончик языка и побагровев до синевы от натуги. Тылко, который лишился возможности читать, с ненавистью смотрел на Арифмометра.

Мысли Беско, до этого бывшие далеко в деревне, вернулись в аудиторию. Он огляделся по сторонам, остановил взгляд на Арифмометре. «Что он там, в самом деле… лишний крендель решил накрутить, что ли?»

Прикрыв глаза, Беско ясно увидел и писало, и тонкую полоску туши, тянущуюся за жальцем. Беско, аккуратно миновав пальцами корпус писала, сжал капсулу с тушью.

Арифмометр тускло пискнул и ошалело уставился в журнал: на гербовой бумаге Журнала Гимнов расплывалось безобразное черное пятно туши! И этот ужас был сотворен им — человеком, заполнившим на своем веку не одну сотню подобных журналов от корки до корки!! Человеком, не допустившим ни одной помарки за всю свою жизнь и невероятно гордившимся этим… Арифмометру не хотелось верить в то, что он видел. Он даже хрюкнул жалобно и закрыл глаза. Но, раскрыв глаза, увидел все именно так, как оно и обстояло: черное пятно, расплывающееся в центре страницы.

С криком, придерживая на лбу очки, Арифмометр выскочил из аудитории, не дождавшись как было положено, выхода студентов.

— Чокнулся! — высказали предположение с галерки. Двоих послали за Арифмометром, узнать, можно ли покинуть аудиторию. Гонцы столкнулись в дверях с завывающим Арифмометром. За ним шел ректор. С ужасом глянув в Журнал Гимнов, не прикасаясь к нему, ректор оглядел аудиторию, протянул «Та-ак…» и распустил студентов.

Беско шел в общежитие подавленным. Ну зачем нужно было делать то, что он сделал? И вообще… Удивительная способность, когда-то спасшая ему жизнь, в целом приносила массу неудобств! Он шел и вспоминал об упавших стаканах, кусках хлеба. Когда был голоден, то сладить с собой совершенно не удавалось: все, что могло опрокинуться, опрокидывалось, падало, разбивалось. В школе у него постоянно были неприятности из-за того что на парте не могли улежать ни тетрадь, ни карандаш, ни книги… Стоило забыться, как книги прыгали в руки, резинки и ручки ползли по столам, падали на пол. Едва он научился владеть собой в подобных ситуациях — новая неприятность, о которой неловко было даже вспомнить… Хорошо, что Ли такая умница. Ослабив контроль над собой, Беско почувствовал безотчетное желание прикоснуться к девушке, ощутить ее, быть рядом… Ну, словом конфуз, что говорить… Вспомнились укоризненные взгляды Ли-Лин и стало совсем невмоготу.

— Ты что несешься как на пожар? — удивился едва поспевающий за ним Тылко Тон.

Беско хотел было огрызнуться, но внезапно его окликнули:

— Лен! Привет!

Из кабины стоящего у обочины грузового турбохода выглядывала веселая физиономия с копной кучерявых волос. Длинный нос, светлые, близко посаженные глаза и улыбка от уха до уха.

Беско растерянно кивнул головой.

— Ну как твоя нога?

— Фу ты… Не узнал я тебя. Зарос, прямо как настоящий художник… Нога не хвост, как говорится… Поболит и перестанет. А ты-то как?

— Да вот, как видишь!

Кучерявый весело кивнул на кузов турбохода, где видна была мраморная глыба.

— Ага… Понимаю… Опять за камень… Позвоночник-то давно не болит?

Ты же сам говорил, поболит и перестанет. А если серьезно, помоги разгрузить, будь другом… А этот парень с тобой? — кивнул он на Тылко Тона.

Через некоторое время турбоход уже катил по булыжнику окраины.

— Кто такой? — кивнул на кабину Тон.

— Художник. В госпитале вместе лежали. Я с ногой, он с позвоночником.

— Хорошо сидит. Дома-то вишь какие…

Беско посмотрел на особняки из красного морского камня, проплывающие по сторонам.

— Отец у него был большой человек. Тоже художник.

— Так это Ванко Вар?! — вытаращил глаза Тон.

— Сын его. Борко Вар. Соображай, по возрасту-то он же чуть постарше нас с тобой…

Глыбу мрамора закатили через окно в мастерскую Вара, которая находилась на первом этаже красивого двухэтажного особняка. Проводив соседей, помогавших установить глыбу, Борко закрыл дверь, зажег свет в мастерской, еще раз обошел поставленную торчком заготовку, по-хозяйски похлопал ее по шершавым бокам и, наконец, вернулся к Лену и Тылко.