И зеленый попугай - [2]

«Брат, может быть?» — робко подумал было Саранцев, но тут же отмел предположение.

Загадочная парочка меж тем поднялась со скамейки и неторопливо двинулась вдоль аллеи к выходу. Тамара шла вальяжной походкой «женщины с прошлым», знающей себе цену. Ее спутник семенил следом прыгающей трусцой, то обгоняя, то отставая.

Вскоре они скрылись за деревьями, оставив Саранцева в одиночку отходить от потрясения и продолжать предаваться горестным размышлениям. «Тем лучше!» — вновь сказал себе он, но лучше не стало. И тогда Саранцев, презирая себя, двинулся вслед, по-воровски прячась за кустами, с трудом выдерживая дистанцию.

Парочка выбралась наконец из сквера и столь же неторопливо перешла не тротуар.

Саранцев, не спуская с них глаз и с отвращением выслушивая собственные жалкие оправдания, плелся следом. В какой-то момент парочка внезапно остановилась у киоска. Саранцев в страхе метнулся вбок, наступил на какую-то пыльную, увешанную шерстяными сосульками болонку. Собака громко, по-поросячьи взвизгнула. «Совсем уже озверел народ», — гневно сказала ему хозяйка. Саранцев пробормотал извинения, чем привел хозяйку в еще большее бешенство, и продолжил постылое преследование. Идти, впрочем, долго не пришлось. Парочка, как и следовало ожидать, дошла до Тамариного дома и скрылась в подъезде.

«Ну, довольны? — ласково спросил себя Саранцев. — Или желаете еще?» Спросил и понял: желает еще.

— Павлик? — удивленно воскликнула Тамара, когда Саранцев, покрутившись минут десять возле ее дома, поднялся по лестнице и позвонил в дверь. — Это ты?

— Так точно! — ответил Саранцев и просветленно улыбнулся. — Я и есть, Томочка-душечка. Ты, естественно, рада меня видеть. Правильно?

— Ну да, — Тамара оцепенело кивнула. — То есть я… Дело в том…

— Так пропусти ж! — вскричал Саранцев. — Прими же своего пупсика, своего Пашечку-канашечку! — Саранцев простер руки и сочно облобызал совершенно оторопевшую Тамару.

— Проходи, Павлик, — деревянным голосом произнесла Тамара и вдруг окончательно пришла в себя. — Именно! Проходи! Так даже лучше! Именно сейчас! — схватила не ожидавшего такого оборота Саранцева и чуть не волоком втащила в комнату.

Там, как и следовало ожидать, он увидел своего недавнего знакомого. Он с потрясшей Саранцева вольготностью восседал на тахте. Здесь, в тамарином жилище, да еще на этой тахте, он показался Саранцеву еще гаже, чем на садовой скамейке.

— Знакомься, Гоша! — высоким, истеричным голосом выкрикнула Тамара. — Это — Павел Владимирович Саранцев, мой давний добрый знакомый. А это Гоша, мой друг! — она поворотила к Саранцеву свое пылающее решимостью лицо.

— Дык мы уж виделись! — закричал Гоша, вскочил с тахты и судорожно стиснул руку Саранцева своими холодными воробьиными лапками. И тут же деловито поинтересовался: — Учишься, работаешь?

— Работаю, — буркнул Саранцев, стараясь глядеть в сторону.

— Где, если не секрет?

— На заводе.

— На заводе? Пропе-ел гудок заводской? Уважаю.

— Павел Владимирович — ведущий конструктор! — с издевательской почтительностью отрапортовала Тамара. — Его очень на работе ценят.

— Уважаю, — повторил Гоша и вдруг плаксиво прищурил глазенки и заканючил: — То-ом! Чтой-то у нас разговор с Павлушей не клеится. Во рту сухо, язык, как напильник. Ты бы, Том, пошарила в холодильнике. Для смазки внутренних органов.

— Я не пью! — резко перебил его Саранцев.

— Уважаю. Я тоже не пью, пока не налито. Так, я говорю, Том, ты в холодильнике-то…

Тамара притворно вздохнула и пошла на кухню, Саранцев последовал за ней.

— Тамара, — сказал он ей шепотом, плотно притворив дверь, — что это еще за фокус?

— Ты о чем, это? — с фальшивым удивлением пропела Тамара.

— Об этом тошнотике. Ты где такого нашла? Лепрозоид какой-то.

— А что? — Тамара дерзко прищурилась. — Ты уж не ревнуешь ли, Павлуша? Наконец-то, господи, дождалась? А чем тебе Гоша не угодил? Ты вообще за меня не беспокойся, я уж как-нибудь сама разберусь.

— Бред какой-то! — зло выдохнул Саранцев. — Нет, вообще-то мне действительно все равно. Однако…

— Ну а раз все равно, так ты иди, Павлик, в комнату, а то неудобно. На-ка вот, — она сунула в руки Саранцева початую бутылку водки и легонько вытолкнула из кухни. — Пейте пока. Я сейчас приду. — И задержавшись у двери, вдруг глянула ему в глаза и сказала полушепотом с нехорошей улыбкой: — Ты, небось, думаешь, ты его лучше? Напрасно. Он хоть не притворяется. А ты… Ладно, ты иди, я сейчас.

Саранцев вернулся в комнату в каком-то полусне. Он даже не успел заметить, как Гоша с ликующим воплем выхватил у него из рук бутылку. Все происходящее разом перестало его интересовать, он как бы с удивлением рассматривал сам себя со стороны, не понимая, почему он все еще здесь и что ему здесь надобно. Гоша между тем, радостно трепеща и повизгивая, налил себе водки в широкую фарфоровую пиалу и, захлебываясь, выпил.

— Не пьешь, значит? — радостно переспросил он. — И не пей, Паша, ну ее совсем.

Саранцев махнул рукой и опустился в старое продавленное кресло, прикрыл глаза и вдруг задремал. Сквозь сон он меж тем отчетливо слышал шаркающие Гошины шажки, его довольный, урчащий голосок. А во сне он увидел себя совсем молодым, в какой-то нелепой шутовской одежде, которой он мучительно стыдился, но сделать ничего не мог. Вокруг сновали люди, но никто по счастью не обращал на него и на его идиотский наряд никакого внимания. Он было успокоился, однако тут из-за каких-то густых зарослей вышла Тамара. Она была в своем шикарном югославском купальнике, том самом, который год назад с боем выбила на работе. Она, смеясь, указывала пальцем на Саранцева, и окружающие уже стали обращать на него повышенное внимание и ехидно смеяться. Саранцев хотел было бежать, но запутался в своих нелепых шароварах, спотыкался, падал, вызывая взрывы дружного и сплоченного смеха. «Да вы гляньте на него, люди добрые! — громче всех хохотала Тамара. — Поганец такой, а еще изгиляется! Он думает, он всех лучше, а на него самого глядеть тошно!» Не помня себя, Саранцев забежал в какой-то темный закоулок, едва не сбив кого-то с ног. «Извините!» — сказал он громко и тотчас замер, пораженный: перед ним стояла Лена, та самая фатальная красавица Лена, возникшая на какое-то мгновение из душного августовского вечера двадцатилетней давности, и тотчас канувшая туда же.