И занавес опускается - [93]

Мы его недооценили. Если ему улыбнётся удача, всё будет напрасно.

Я коснулся дверной ручки в комнату Хелен и услышал за дверью шорох.

Молли!

Я потянулся за револьвером более крепкой, левой рукой, а правой толкнул дверь. И увидел его, сидящего в кресле за букетами цветов.

Не Джека Богарти, нет. Своего отца. Его руки и ноги были связаны верёвкой, а в рот, вместо кляпа, был всунут красный шейный платок.

Он был один.

Я бросился развязывать его, положив пистолет на пол.

— Вот так, отец…

Он дико дёргался, хрипел и смотрел на меня вытаращенными от страха глазами.

Я замер, сбитый с толку.

Удар по голове оказался полной неожиданностью.

Я отпрянул. Боль была невыносимой, но у меня хватило сил, чтобы осмотреться в поисках нападавшего.

Где Джек?

Боль пронзила голову, и я упал на колени от внезапно возникшего головокружения.

Малвани никогда не успеет вовремя. Мы потерпели неудачу и подвергли опасности собственные жизни.

Ещё один удар пришёл из ниоткуда.

Шатаясь от невыразимой боли, я упал на пол; комната кружилась у меня перед глазами. Усилием воли я старался не закрывать глаза. Борясь с тьмой, грозившей накрыть меня с головой, я смотрел на потолок и на букет алых роз.

А потом увидел лицо с решительным и непоколебимым взглядом.

В первую секунду я подумал, что она пришла на помощь.

Я не осознавал опасности, пока не стало слишком поздно, и я не увидел веревку… и окровавленное лезвие ножа, приближавшееся к моей шее.

Жестокий смех вырвался изо рта кружащегося передо мной лица. Или это была игра моего воображения?

Ведь это был человек, которого я никак не ожидал увидеть — нет, не в таком виде!

Никогда!

Я пытался понять, но мысли ускользали.

Я лишь знал, что ошибался на её счёт — иначе она не схватила бы меня за руки и не связала бы.

Я не мог придумать ни единой причины, по которой она стала бы помогать Джеку Богарти — и, конечно, ни единой причины, по которой она так жестоко предала нас.

Я закрыл глаза, и все мысли исчезли.

Растворились во всепоглощающей боли.

И лишь образ Молли Хансен с ножом оставался перед глазами до последнего, пока меня не накрыла темнота.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Театр «Лицеум», 45-ая улица, дом 149.

Я очнулся в состоянии полнейшей паники. Было совершенно темно. Я не мог пошевелиться, не мог вдохнуть. Клаустрофобия брала надо мной верх. И всё усугубляла жуткая боль в голове и правой руке.

Я снова закрыл глаза, заставляя себя сосредоточиться и дышать медленно. Кислорода хватит, если я расслаблюсь. Воздух вокруг меня был сырой и душный, пахнущий краской.

Не открывая больше глаз, я оценил своё положение.

Руки? Связаны верёвкой за спиной и неподвижны.

Ноги? Сверху на них давило что-то тяжелое и жёсткое. Я мог слегка ими пошевелить вправо-влево — они оказались не связаны; но двигать не мог.

Что ещё я слышал, кроме краски?

Свежераспиленная древесина. И безошибочно узнаваемый затхлый запах сырости.

Я всё ещё был в театре… в единственном месте, где была краска… и дерево… и иногда просачивалась вода.

Подвал, где выпиливали и красили декорации для сцены.

Я попытался осмотреть комнату.

Освещение было тусклым, но как только мои глаза привыкли к темноте, я понял, что лежал под грудой досок. Именно они придавили мои ноги.

Ещё одна куча почти накрывала моё лицо, а несколько досок торчали в десяти сантиметрах от моего носа.

Я собрал все силы в ногах, чтобы толкнуть. Я должен был выбраться из этого затруднительного положения. Но доски оказались слишком тяжёлыми.

Тогда я вывернулся и освободил от груды распиленного дерева лицо и верхнюю часть туловища. И услышал приглушенный стон, заставивший меня дёрнуть головой и посмотреть в его направлении.

Отец.

Он сидел, связанный и с кляпом во рту, у дальней стены.

— Поп, — позвал я. Это прозвище я придумал отцу ещё в детстве — и не произносил его уже долгие годы.

Он закашлялся, и всё внутри него забулькало.

Я хотел помочь ему, но не мог пошевелиться.

Полный разочарования, я опёрся на руки и принял сидячее положение. Затем вылез из-под возвышающейся надо мной груды досок и толкнул её левым плечом, пытаясь развалить.

Это было ошибкой. Снаружи донеслись приближающиеся шаги.

Чьи это шаги? И откуда?

Я застыл, ругая себя за то, что был таким неосторожным.

Шаги замерли.

Из-за леса — точнее, из-за выкрашенной в зелёный цвет декорации, должной изображать деревья, — показалось лицо Молли. Она обошла комнату, сначала осмотрев меня, затем — моего отца. И вздохнула с облегчением.

— Всё ещё здесь, но причиняете кучу неприятностей, — пробормотала она, глядя на кучу обрушенных мной досок.

— Ты же знаешь, что сюда направляется капитан Малвани. Если ты нам поможешь, я выбью для тебя сделку.

Она окинула меня насмешливым взглядом.

— Мне не нужна сделка. И я боюсь, твой капитан так и не придёт.

Молли была в курсе нашего плана. А это означало, что теперь Джек знает, как сорвать каждую его часть.

Мой отец издал булькающий звук. В свете фонаря Молли я увидел, что его подбородок был испачкан кровью. На долю секунды мне показалось, что он ранен. Но потом, когда он чуть не задохнулся, пытаясь откашляться, я понял, что кровотечение было вызвано туберкулёзом.

— Ради бога! — взорвался я. — Он же захлебнётся собственной кровью, если ты не вытащишь кляп!