И взаимно притом - [9]

Уже потом моя мама рассказала, что я в детстве больше других любила именно эту сказку, знала ее наизусть. Мы жили на шестом этаже, лифт часто не работал, я помогала себе преодолевать лестничные пролеты монотонным скандированием: «И ца-рица моло-дая дела вдаль не отла-гая с той же ночи поне-сла в те по-ры вой-на бы-ла!» Куда и что понесла царица, я, по-видимому, не задумывалась.

Словом, лето. Дача. Послеобеденная жара. Муж укладывается на диван, Федька ерзает и хнычет у него на животе. Я торжественно начинаю:

— Три девицы под окном…

Первым засыпает муж. Потом, не дождавшись, пока бочка с царицей и Гвидоном благополучно выплывет на берег, начинает ровно и глубоко сопеть Федька. О, чудо! Ах, Александр Сергеевич, долго, долго вы будете любезны народу!

На следующий день — та же история. Федька не спит. Пушкин снова усыпляет его, но мы уже дошли до того, как «на берег вышли гости» (в первый раз) — я почему-то начала читать сказку с начала.

Вечером снова капризы. Пушкин помогает, как хорошее лекарство. Но доза увеличивается — «…белка песенки поет…» И, непонятно почему, мы все время начинаем с начала.

Вы помните «Сказку о царе Салтане»? На первых двух-трех страницах действие в ней развивается неправдоподобно, сказочно быстро, события идут одно за другим, как волны в том самом океане, который едва не стал могилой для несчастной царицы с ребенком. А потом — тишина, спокойствие и благолепие. Сказочный город, чудо-белка, тридцать три богатыря — каждое событие описывается (одними и теми же словами) по четыре раза.

…На пятый день Федька стал слушать сказку. Тихо лежал, искоса смотрел на меня. Молчал, пока я читала. Но стоило мне прекратить чтение или попробовать сменить репертуар — начинал плакать:

— Вот на берег вышли гости, князь Гвидон зовет их в гости… розы-морозы… спи, Феденька, спи, маленький… но ткачиха с поварихой, с сватьей бабой Бабарихой… а она-то откуда там взялась?.. жена — не рукавица… это точно… Спи, спи…

Еще немного, и я начала бы «чудесить», как царь Салтан. Но через неделю это кончилось. Федька успокоился, стал хорошо засыпать. Пушкин вернулся на полку.

Еще месяц мне снились строчки из сказки. Потом прошло. Потом нам подарили красивую «Муху-Цокотуху» Чуковского. Там к мухе приходили блошки. Приносили ей сапожки. Естественно, не простые — в них застежки золотые.

«Простые-золотые», «простые-золотые» — рифма не дает покоя, как головная боль. Ну что же, ну где же… А! Конечно!

Достаю Пушкина, усаживаюсь рядом с Федькиной кроватью — и неторопливо, негромко, с наслаждением читаю:

Белка песенки поет

И орешки все грызет,

А орешки не простые,

Все скорлупки золотые…

4 года

На даче. Ф обедает. Стол высоковат — немного, но все же. Прошлым летом мы клали на его табуретку том Горького и том Белинского, было в самый раз. В этом году с Горьким и Белинским — высоко, по отдельности — низко. Делать нечего, взяли Пушкина. И в самый раз.

Перед обедом Ф теперь кричит: «Где мой Пушкин? подложите мне Пушкина!»

2,5 года

Читаю. Подходит шкет:

— Мами, идём!

— Сейчас, дочитаю немного.

— Сьто?

Показываю обложку. Шкет понимающе кивает:

— Аня Каеня (Анна Каренина).

Уходит, роется в своих книжках, достает одну, усаживается на пол, листает. Вид — серьезнее не бывает. Не выдерживаю:

— Заинька, а ты что читаешь?

Шкет, подчеркнуто не отрывая взгляда от книги:

— Пуськин.

Замечу в скобках, что этому непринужденному диалогу предшествовали недели две таких разговоров: «Этя тё?» — «Это книжка моя» — «А этя тё?» — «А это на книжке картинка» — «Тётя!» — «Да, тетя нарисована» — «Тётя? Тётя?» — «Ее зовут Анна Каренина» — «Каеня!» и т.д., и т.п., и так по сто раз.

А Пушкина шкет еще называет «Сяся Пуськин».

3 года

Взял «Снежную королеву». Объясняет:

— Это казка пъё Снезную каялеву. Ее написай Аиксандый Сегеевич Пуськин. Там истоия пъё каялеву, такую снезную и такую тайную…

Открываю рот, чтоб поправить, но он убегает.

Чуть позже листал «Щелкунчика», которого, как выяснилось, тоже написал «Аиксандый Сегеевич Пуськин». Я попыталась защитить авторские права Гофмана, на что шкет сообщил (наставительно подняв указательный палец):

— Все! все казки написай Аиксандый Сегеевич Пуськин!

4 года

Посмотрели вчера кусочек балета «Пиковая дама».

А, надо сказать, произведение мы читали. Как-то я ошалела от Дюймовочек и Щелкунчиков и сказала, что буду читать только интересное мне. Душа просила Пушкина. И что вы думаете, за три вечера прочитали «Пиковую даму». А ведь я замолкала сразу, как шкет засыпал. Что, любопытно мне, он понимал? — там больше половины слов незнакомые. Наверное, просто слушал, как музыку.

(Для полноты картины. Воодушевленная успехом, на четвертый вечер я взялась за «Барышню-крестьянку». Не успела еще дойти и до приезда Алексея Берестова к отцу, как из кроватки раздался хриплый шепот: «Мама… давай пъё Бабу Ягу…»)

Так балет.

Мы включили телевизор на сцене с графиней. Германн достал пистолет: ах, ох, резвая графиня задрожала, пару раз подпрыгнула, взлетела — и умерла. Германн вернулся к себе домой. Шкетович смотрел напряженно и задавал вопросы: «А это кто? а куда он пъигает? а почему?» Я объясняла: его зовут Германн, ему плохо, тяжело, совесть мучает — считай, человека убил. Германн кинулся на колени и сжал руки. Это шкет понял без моих комментариев — Германн молится. А потом Германн встал вниз головой, подняв высоко одну ногу, и стал поворачиваться на другой ноге вокруг собственной оси. Шкет спросил: «Сьто это он?» Объяснить, какое душевное движение выражается такими пластическими средствами, я не смогла.