И всё, что будет после… - [37]

– Печка у меня прогорит! – отмахнулась цыганка. – Промокла вся, и вечерю надо сварить.

– А вы – к нам! К нам на вечерю! – проворковал шофёр иностранного племянника. – У нас уже всё готово. Ничего не надо варить! И печка у нас горит.

– Нет, дякуй! Кабанчика покормить трэба.

Фиолетовый иностранец достал из джинсов фонарик и осветил вход в сарай, где стояла роскошная голубая машина незнакомой марки, покрашенная перламутровой флюоресцирующей краской.

– Ну… так мы вас на машине подвезём… Мигом! – вскричал Пепка.

– Отстань! И сама дойду, не маленькая.

«Фиолетовый» осветил ступеньки, по которым стала спускаться старуха.

– Чесь, у нас всё готово, – шепнул он, передавая шофёру фонарь.

– Так мы за вами подъедем! – закивал Пепка, повернулся ко всем спиной и галантно подхватил под руку цыганку, навострившись её провожать. – И Борисовича уже позвали! Ай-яй-яй! Как же Борисович-то без вас?

Цыганка отпихнула его руку.

– Я приду! – оглянулась она, на прощанье кивнув всем. – После программы «Время» аткрыттё олимпиады будут повторять… Приду глядеть!

– О, непременно… – задумчиво повторил иностранец. – Олимпиада…

– Да знаете ли вы, – заорав, перебил вдруг Пепка и ткнул в джинсовую куртку пальцем, – что если бы не олимпиада, он бы, вот, не приехал? Но, к счастью – олимпиада! Сам наш хозяин олимпиаду решил посетить и сейчас в Москве… А он, вот, – смылся! И меня с собой! Ему ещё отвечать придётся! У-у-у! – он гневно скорчил рожу и пригрозил кому-то, потом снова принял растроганный вид. – Но как же было не смыться!? Надо ж было ему… к родственникам. Посетить! Вернуться… в родные местины… через столько лет…

Пепка картинно пустил слезу, утёр грязным кулаком глаза и вдруг обернулся и, раскрыв объятия, бросился теперь к Жоре.

– А, знаете ли, дядюшка…. Дядюшка его, царство ему небесное, Константику три миллиона оставил! Мильён – вот, ему, и три миллиона – Константику!..

Жоре пришлось вытерпеть объятия иностранца, мокрая рубашка прилипла к телу, после чего он стал дрожать. Всё это время «джинсовый» стоял рядом и молча наблюдал сцену.

– Греться, греться, сушиться! – тут же сказал он, указывая Пепке взглядом проводить цыганку, а Жору, приглашая на порог.

– Дровишек нам, да посуше! – вскричал ни к селу, ни к городу Пепка, исчезая в темноте.

– Дррровишек… Да посушшше! – откликнулась ужу вдалеке ворона.

Тяжелая дверь из крашеных дубовых досок, со щеколдой, как в цыганкиной хате, скрипнула совсем знакомо.

Узкое мрачное помещение освещалось оконцем в бревенчатой голой стенке, но пол был не земляной, а какой-то то ли каменный, то ли цементный. Печки тут не было, но справа под окном стояла газовая плита и рядом в углу – большой красный баллон с облупившейся краской на боках.

Иностранец открыл ещё одну дверь налево, и, переступив через порог, они оказались в самой хате с деревянным некрашеным полом. Жарко натопленной, просторной, разделенной на две половины большой русской печью у правой стены и перегородкой, дверь в которой была открыта настежь, и через эту открытую дверь всё можно было разглядеть во второй половине, освещённой электрической лампочкой под потолком: телевизор на ножках в правом дальнем углу, стол, покрытый льняной вышитой скатеркой – в левом. На столе – фикус, а над фикусом – образа. Комната была оклеена выцветшими обоями. Ближе к печке виднелась через открытую дверь большая железная кровать. Между нею и телевизором – допотопный одёжный шкаф с покоробившейся фанерой и маленьким разбитым оконцем вверху, похожий на тот, что в детстве когда-то был и у Жоры в доме, а теперь стоял в гараже с дедовым инструментом.

Пока Жора осматривался вокруг в тусклом свете догорающих в печке дров, иностранец молча стоял рядом с ним у порога. Кроме печки, в этой, бревенчатой, половине, был ветхий кухонный шкафчик, а у левой стенки с окном – стол из досок и две такой же длины лавки. Чтобы не упираться в перегородку, стол был поставлен наискосок и не закрывал большой самодельный табурет под образами в угу. Две табуретки поменьше стояли в ближнем к Жоре торце стола у порога. Сзади хлопнула дверь. Запахло бензином, и маленький человек в кепке, вбежав, картинно – по-военному – застыл перед иностранцем, готовый услужить.

– Свету нам, свету! – сказал «главный» хорошо поставленным голосом.

Пепка мигом очутился у печки и бросил в угли грязную промасленную тряпку, которую держал в руках – и так полыхнуло, так ярко осветило комнату, будто бухнули в печь доброе ведро солярки.

– Чеслав Пепка! Шофер и бывший земляк! – шаркнул он, отдавая под козырёк, с шутовской миной. – Имею честь представиться…

– Брось, Збышек… Ты уже представлялся.

– Прошу вас называть меня тем именем, которое мне больше нравится! Какая же это демократия? В загнивающей Римской империи, и то, если изволите помнить, каждый совершеннолетний сам себе выбирал имя… Шеф!

– Но мы же договорились… – поморщился тот. – Сегодня ты будешь Збышек.

– Простите… Я передумал. Всё-таки, буду Чесь. От слова «честность», знаете ли… Должен же кто-то здесь говорить правду!

– Мне-то всё равно, сам знаешь, – равнодушно ответил «фиолетовый». – А вот гость наш и паспорт может у тебя спросить.