И восстанет мгла. Восьмидесятые - [37]

Как волчата, которых достали из глубокой лесной норы чужие бессердечные руки, покорно принимали дети то, что их безвозвратно разлучают.

Глубинное чувство, что происходит нечто бесповоротно-неправильное, грустное, плохое, чему они просто не в силах воспротивиться, немыслимость загадать вперед, как ни завтра, ни послезавтра — никогда больше не сойдутся они вместе, было непомерно новым и всеобъемлющим, чтобы как-то реагировать, действовать, говорить. Они даже не попрощались как следует.

— Пока, — буркнул Павлушка, залезая в кабину грузовика на коленки к матери.

— Пока, — отозвались, не сдвинувшись с места, Алеша со Степой.

Это слово знаменовало расставание ненадолго, скорую встречу после непродолжительной разлуки. Встреча не состоялась. Алеша впредь не свиделся с другом.

Дядя Гоша вроде и не заметил отъезда жены с сыном. День за днем он неизменно беспробудно напивался, бесприютно валялся в грязи и снегу под чужими заборами иль в канавах, не в силах доволочиться домой. Занимал у знакомых «до получки», хотя на порядке все знали, что он нигде не работал, сбирал чинарики да пустые бутылки. Найда скоро сдохла — исчахла то ли от тоски, то ли от голода.

С приходом зимы в доме дяди Гоши стало холодно, почти как на улице. Дрова подошли к концу, а денег выписать новые у него не было. На ночь изможденный нуждой и беспробудным пьянством дядя Гоша уходил спать в баню, которую протапливал всяким хламом, что подбирал днем на помойках.

В бане его и нашли. Угоревшим и успевшим окоченеть на морозе.

Сухопутная парка Морта во сне перерезала нить почившей души отставного моряка, мичмана Тихоокеанского военно-морского флота.

Бывшую супругу и сына на похоронах не видели.

Глава 26

Зима приходила в благодатный край, где жил Алеша, быстро и бесповоротно — и опять, опять снега… Уже на исходе ноября снег ложился основательно и не таял до середины апреля. Редко случалось, что он почти беззвучно, с едва уловимым шорохом падал с серого неба пушистыми кружащимися снежинками, в дремотной тиши и безветрии творя сказочную сонную атмосферу из детских сказок, приглушая все доходившие извне звуки и будто светясь изнутри.

Гораздо чаще снег вихрился, колол лицо бесчисленными ледяными иголками, беспощадный ветер остро швырялся в заиндевевшие окна стеклянной крошкой, свистел и завывал диким зверем в трубе, сухой студеный воздух обжигал, ежели нос не был укутан от вихря в шерстяной шарф.

Позже, дня через два-три, посветлевшее небо поутру алело, рдело малиновокрасной полоской на востоке, в белесую голубизну поднималось розоватое солнце, в спешке проскальзывая, вычерчивая краткий путь над самым горизонтом, и после четырех заново темнело.

В такие дни, вернувшись с работы, протопив галанки, накормив свиней и отужинав, отец Алеши рано уходил в спальню и ложился читать. Дом был полон книг и разных журналов, что по дешевке выписывала Надежда, пользуясь своим положением в профкоме. «Юность», «Молодая гвардия», «Роман-газета», «Новый мир», «Вокруг света», «Техника — молодежи», «Человек и закон» и даже «Крокодил», не считая трех-четырех газет, скрашивали ему длинные однообразные вечера.

Занимательные вещи Панаров читал и за ужином, поставив разворот журнала либо книжки на кухонный стол, уперев корешком о пластмассовый контейнер с сухими макаронами и прижав края страниц солонкой и перечницей из того же набора.

— Читать за едой вредно — желудок испохабишь, — по-матерински строго наставляла его жена. — Дай вкус еды не почувствуешь.

— Еще вреднее — не читать, — не отрываясь от страниц, отвечал тот. — Обратно на ветку захочется. Ты бы Лешку в библиотеку записала. Детские книжки от всяких там Барто с Маршаком ему уже неинтересны, «Мурзилка» тоже для дурачков, а то, что дома на полках стоит, еще рано… Развивать его надо.

Так Алеша впервые за руку с мамой очутился в книжном святилище. Обилие высоких и длиннющих полок с бесчисленными книгами повергло его в шок, необходимость на скорую руку выбрать одну-две вызывала в душе почти болезненное чувство. Мама торопилась в магазин, поэтому он быстро, почти наугад, вытащил с ближайшей полки самую объемистую книжку. Это была книжка о жизни муравьев.

— Какой у тебя умный мальчик растет — биологом будет, — одобрительно подметила сухонькая, зябкая библиотекарша в роговых очках с толстыми линзами и серой шерстяной шали внакидку на ссутуленных худых плечах — троюродная сестрица Надежды, родом из той же Пелагеевки. — Ну, пусть приходит, когда захочет. Буду ему книжки по биологии подбирать.

Что такое «биология», Алеша еще не знал.

— Это наука о всяких животных и растениях, — пояснила мама на ходу, спеша в универмаг.

— И о собачках? — на всякий случай уточнил он.

— И о собачках, — подтвердила Надежда, в мыслях уже где-то далеко от библиотеки.

С этой минуты Алеша непоколебимо вознамерился, что станет биологом, когда вырастет. Ему очень хотелось свою собачку.

Пару недель спустя мальчик стал экспертом в семье и в детсаду по части непростой, хлопотной жизни муравьев, их слепой любви к братьям и сестрам и слепой же ненависти к выходцам из других муравейников.

Позже он получил из зябнущих, бескровно-бледных рук библиотекарши истрепанный, видавший виды учебник по служебному собаководству, и немедленно все стены в спальне были завешаны рисунками псов разных пород, больше всего — овчарок.