И восстанет мгла. Восьмидесятые - [34]

Панаров неохотно вспомнил про коммерческое предложение Фролина почти двухгодичной давности. Брать в долг было не по душе — да и кто даст такую сумму? А заработать даже в горячем цеху было непросто.

Бортовой леспромхозовский «Урал» вскорости привез целый кузов ладных двухметровых березовых, сосновых, осиновых и дубовых бревен, лесорубы быстро и весело покидали их грудой у палисадника, заполучили законный флакон и уехали.

Панарова выписывала по льготной цене несколько машин дров за год: себе, сестрицам, свекрови и матери до ее отъезда с Чеканом. Знала, что некоторые конторские наживаются, зарабатывают на перепродаже, но весь положенный лимит она использовала на многочисленных родственников, лишь подчас тишком сетуя под нос: «Получают, как само собой… Хоть бы коробку конфет кто подарил».

Ни шоколадных конфет, ни хрустальных конфетниц Надежде не даровали. Старшая дочь в семье должна заботиться о младших и родителям в старости помогать. Уклад патриархальной деревенской жизни в Пелагеевке переносился на сбивавший с пути город, на житье городское с его разными возможностями, потребностями и средствами к их удовлетворению.

Поставив свою баню, семья Панаровых поднялась в глазах соседей и знакомых — к ним теперь можно было напроситься на помывку в субботу вечером. Баня остывала медленно, вплоть до утра — жара углей дубовых дров хватало, и можно было париться хоть всю ночь напролет.

Особенно Алеша любил, когда в гости заодно со своей матерью, бабой Шурой, приходила юная соседка тетя Тома — темноволосая, черноглазая татарка лет семнадцати, яркая, свежая и жизнерадостная, вечно подтрунивавшая над робевшим перед ней влюбленным.

У бабы Шуры, рано овдовевшей несловоохотливой морщинистой женщины лет пятидесяти, круглый год повязанной с подбородком в бессменный теплый бахромчатый платок, было двое сыновей — оба промышляли на вахтах где-то на северах, добывая родине то ли нефть, то ли газ. Старшего из них Алеша видел разок-другой. Будь неженатый либо разведенный, он бывал у матери наездами, всегда один, и от души щедро баловал любимицу-Томку.

В последний приезд из тундры привез ей огромный двухкассетный стереомагнитофон «Сони», ни в какое сравнение не шедший с допотопным катушечником Алешиного отца. Два дня светящийся морем разноцветных огоньков японский монстр красовался и играл незнакомую зарубежную музыку в доме Панаровых — вахтовик нашел достойную компанию «на выпивон» в лице крепкого, широкоплечего соседа.

Баба Шура с Томкой чинно восседали за накрытым столом; Панаровы пригласили и Козляевых. Мудреное татарское имя приезжего на побывку никто не помнил, все его кликали Витьком, как он сам с готовностью представлялся русским. Мало кто из татар в общении не предпочитал откликаться на невзыскательное, неброское имя взамен вычурного настоящего, нареченного муллой словно в шутку или из скрытой неприязни к родителям.

— Вот ты, Витек, че ты поперся на этот север? — испив за встречу первую рюмку и не совсем любезно, по-простому, по-соседски, завязал застольную беседу Анатолий. — Там же зеки одни, холода, ни солнца, ни зелени…

— Тольк, да я там за месяц срубаю, как ты здесь за полгода в горячем, — с по-восточному мудрой раскосой усмешкой ответствовал тот. — Плюс северный стаж для пенсии, путевка на море раз в год, снабжение, техника, шмотки иноземные… Тамарку вон королевой одеваю.

Сестра томно опустила долу согдийские миндалевидные очи с длинными ресницами и лукаво улыбнулась, грациозно покачивая стройной, точеной ножкой под столом. Все это подмечал Алеша, рассеяно играя в солдатики на полу в другом конце комнаты.

— Ну, а здоровье? У вас же там до сорока-то не доживают, — вызывающе дернул носатой головой Козляев. — Или печень отказывает, или туберкулез… Ты вон тоже покашливаешь.

— Это меня на буровой немножко продуло перед отъездом — оклемаюсь, — беспечно тряхнул Витек черными кудрявыми волосами, разливая водку по стаканам. — А не пить там нельзя — быстро с катушек слетишь.

Мужчины снова чокнулись, выпили и задышали ноздрями на закуску на вилках. Вечно голодный Семен с жадностью наворачивал за двоих, Анатолий с неохотой изредка поддевал и забрасывал в рот что-нибудь, не глядя, лишь заметив на себе пристальный взор жены, Витек почти не прикасался к еде, лишь пил.

— Я там тоже не навечно. Вот Томку замуж выдам, стаж выработаю, на дом скоплю и в Крым уеду, виноградник разводить, — мечтательно потянулся он за столом, заново протягивая руку за бутылкой. — Там наши предки раньше жили… Хочешь, Томка, замуж за богатого? — неожиданно обратился он к сестре.

— Перестань, Витя, не смущай девочку, — робко подала голос баба Шура. — Рано ей — только школу заканчивает. Учиться дальше надо.

— Замуж не хочу. Я в Москву хочу, — дерзновенно блеснула угольками глаз строптивая сестрица.

— А чего ты там не видала? — удивленно и недовольно поинтересовался брат. — Там мужиков-то нет — дохляки одни да комсомольцы голозадые — педики через одного.

— Я актрисой хочу стать, в кино сниматься, — потупив взор и внутренне решившись, тихо известила Томка.

— Ага, наглазелась, значит, в зеркало! — захохотал, потирая ладони, Виктор. — Ты много татарок в актрисах видела?.. Они ж бляди все, эти актрисульки!