И власти плен... - [10]

— Разговор срочный, объяви перерыв.

Когда Голутвин взвинчен, с ним лучше не спорить. Я отпустил людей. Так ли был срочен этот разговор, сказать трудно. Он мог состояться и завтра, и через неделю, и после моего юбилея. Скорее всего кто-то вывел Голутвина из равновесия, и теперь у него появилась потребность выговориться, выплеснуть свой гнев, свое неудовольствие. Разговоры такого рода лучше вести с глазу на глаз. Я несколько раз порывался объяснить это Голутвину. Он заупрямился, потребовал немедленно ответить на несколько вопросов.

Почему остановлен монтаж импортного оборудования? Как мог получиться недокомплект? Кто вел переговоры? Кто визировал проект?

Я мог ожидать чего угодно, но только не этих вопросов. Именно я настаивал на закупке двух цехов в полном комплекте. Именно Голутвин урезал ассигнования на тридцать процентов. Я не соглашался, пробовал опротестовать такое решение. Предупреждал, что фирма может отказаться от заказа, грозил международным скандалом — Голутвин был неумолим. Кто-то втемяшил ему в голову, что можно обойтись без импортного электрооборудования, наше выполнено будто бы в тех же параметрах, достаточно унифицировано и используется в смежных отраслях. И вот теперь, когда монтаж почти завершен, выясняется, что параметры не те, частоты не те, мощности чуть ниже. Начинаешь объяснять, в ответ ругань: куда смотрели? Отвечаю: «Вверх смотрели. Начальство глазами ели. Потому как начальство ошибаться не может». Опять не понравилось. «Ты что себе позволяешь?» А что я себе позволяю, что?! Не хочу быть идиотом — неужели это так много?

— Когда подчиненный всем подряд сообщает, что он умнее своего начальства, это говорит прежде всего об отсутствии ума у подчиненного! Надеюсь, ты понял меня? Свои эмоции по поводу решений, принимаемых моим заместителем, можешь оставить при себе. Это валюта, Метельников, а не семечки, которые стаканами продаются на рынке. Валюту надо беречь. Не перебивай меня! Я же знаю, что ты сейчас скажешь: что Курпенин последний раз учебник физики открывал, когда кончал рабфак, что в технике действуют не положения КЗоТа, а законы физики, что воскресниками и субботниками экономику не поднимешь. Так что не очень ты оригинален, два года говоришь одно и то же. Оборудование должно быть смонтировано и опробовано к концу месяца! Завтра в девять — у меня в кабинете с расчетами, соображениями, из-за чего задерживается монтаж и как вы намерены распорядиться оставшимся временем. Ну а что касается виновных, виновные будут наказаны. И еще… Не тратьте завтра усилий на доказательство нереальности установленных сроков. Когда сроки истекают, об их нереальности говорить непродуктивно. Нужно найти инженерное решение, которое даст эффект именно в эти сроки. Вы же любите опровергать привычное. Ну а аплодисменты я тебе обещаю.

Последняя фраза была лишней. Голутвин это почувствовал. Он замолчал, думал, как исправить впечатление и дать фразе иное толкование. Дело не в иронии. Фраза прозвучала оскорбительно.

Теперь очередь за мной. Я мог не заметить этой фразы. Сделать вид, что не придал ей значения. Мог и испугаться: выговор от столь высокого начальства случается не каждый день. И потом, зачем мне скандал накануне юбилея? Скорее всего Голутвин именно так просчитал ситуацию.

Он не станет пороть горячку, решил Голутвин. Он бросит на чаши весов свой юбилей и возможные неприятности от возможного конфликта. Зачем ему неприятности? Быть того не может, чтобы он не знал, что его представили к ордену. За все в этой жизни надо платить. За орден тоже. По существу, он вправе начать скандал. Мой зам — редкий идиот. Это он срезал ассигнования. Это зам подсунул мне документ на подпись. Была очередная запарка: спасали годовой план. Не вчитался, не посмотрел. Кто откажется, когда есть возможность сэкономить валюту? Подмахнул. Если он предложит толковое инженерное решение, он спасет моего зама. Он спасет человека, который никогда ему не отплатит тем же, хотя бы потому, что держится за свой стул. Его подпирает возраст. Он видит в Метельникове конкурента. Заму под семьдесят. Он у меня резвый, подвижный, играет в теннис. Ему никогда не дашь его лет. Не то что я: в шестьдесят выглядел как в восемьдесят, а в семьдесят как участник боев под Цусимой. У зама и прозвище подходящее — Спортсмен. Этого зама я не выбирал, я его получил вместе с главком. За все в этой жизни надо платить. Когда я захотел его убрать (мы сразу не понравились друг другу), меня пожурили. «Не надо спешить, — сказали мне. — Вы работаете вместе всего месяц, а уже конфликты. Нам нужен начальник главка, который улаживает конфликты, а не создает их». Я был молод, провинциален и, как всякий провинциал, удручающе чтил начальство. За все в этой жизни надо платить. За почитание тоже. Спасая зама, Метельников оказывает услугу и мне. Как-никак под документом стоит моя подпись. Это сейчас я обнаружил, по чистой случайности: в отсутствие своего многорукого, многоликого зама (он догуливает отпуск) я затребовал всю информацию по закупке импортного оборудования за этот год. Кто-то из новичков, не искушенный в закулисных интригах, действительно принес все. В том числе и записку Метельникова. Милая, бескорыстная непосредственность. Слава богу, я догадался записать его фамилию на календаре, этого неофита еще придется спасать: мой зам с подчиненными крут. Метельникову всего не расскажешь. Да и знать ему всего незачем. Каждый несет свой крест. Я — свой, он — свой. Еще подумает, что я хочу перед ним оправдаться, выгородить себя. Дескать, зам опростоволосился. Так не годится. Мой зам не подарок, это факт. Но он мой зам. Раз я его терплю (почему терплю, это уже другой вопрос), значит, он мое продолжение, в мое отсутствие он — это я. Вот почему, признавая правоту Метельникова, я тем не менее скажу ему: «Ты не прав». Метельников не робкого десятка, атакует с ходу. Если молчит — значит, озадачен. О записке молчит и о разговоре с замом молчит. Записка в двух, а то и в трех экземплярах. Один у зама в сейфе. Подал ее Метельников, конечно же, игнорируя все и всяческие правила. Во время ругани в кабинете зама бросил ее на стол, и нигде, ни в какой канцелярии эта записка не зарегистрирована. Она как бы есть, и ее как бы нет — так рассудил зам и убрал записку в сейф. Перехитрил его Метельников. Разбросал записку, как листовку, по комнатам ведомства. Ударит гром — записка непременно найдется. И не надо из сейфа извлекать копию.