И ветры гуляют на пепелищах… - [34]

В Полоцке Юргис призывам монаха Михаила не внимал. Не давал воли сомнениям, как иные обитатели монастыря: «А что, если на Михаила снизошла божья благодать? И осудили и наказали его ложно?» В Полоцке Юргису хватало мыслей о родных краях. О возвращении свободы Ерсике.

Ныне же призывы Михаила не дают ему спать. Почему столь многие гнутся под гнетом насилия? И откуда берутся люди с холодной, лягушачьей кровью в жилах?

Щелкая нарванные орехи, Юргис ожидал Степу. Похоже было, что тот ввязался в долгий разговор. Вокруг него столпились без малого все пришедшие к риге. Даже и те, кто залез было на крышу с охапками камыша.

Наконец Степа стал приближаться, призывно махая рукой, чтобы Юргис не укрывался более. Сопровождало Степу с полдюжины мальчишек — длинноволосых, в светлых долгополых подпоясанных кафтанах. На ходу они переговаривались, окликали собачонку, успевшую уже облаять Юргиса.

— Соседям не случалось видеть, как рисуют буквы и как складывают их в слова. Не слышали они и того, как читают вслух по написанному, — пояснил Степа. — Я пообещал, что Юргис-книжник покажет.

— У печи Отца риги. В доме сходок, — сказал паренек с веснушчатым лицом.

— Тогда мне придется пробыть у вас уж не знаю сколько. Свое дело вы еще только начали, — усомнился Юргис.

— Мне быстро, совсем быстро, — отозвался веснушчатый. — У нас времени на это — всего до завтрашнего вечера.

— Что так?

— Им надо спешить по особому случаю, — объяснил Степа. — Потому что с ними сейчас — гедушская Дзилна. Говорят, отец выдает ее за немецкого крестоносца.

— Гедушская Дзил…на?

— Она самая. Дочь гедушского правителя.

* * *

Все проведенные вдалеке долгие годы отрочества (а каждому мальчишке, когда плечи его еще не достигли взрослой ширины, кажется, что годы эти тянутся бесконечно долго) Юргис прожил, лелея память о встреченной однажды в Ерсике девушке. О голубке, даугавской чайке, липе зеленой, о маковом цвете, как поется в песнях. В те дни была Дзилна и хрупкой, и гибкой, и легкой. Улыбаться, как она, не умели даже и признанные красавицы. И чем больше он о ней думал, тем больше копилось в нем щемящей боли.

Как знать: будь у жизни Юргиса иная линия, выпади ему на долю веселиться вместе со своими однолетками — может быть, и не укоренилось бы в нем такое беспредельное обожание Дзилны. Как знать?

Но в далеком монастырском подворье, в церковном скриптории, в кельях ему приходилось встречаться лишь с отвергавшими радости мирской жизни богомолицами, замаливавшими грех; да ушедшими в себя, мрачными девицами.

А теперь вот нежданно Дзилна оказалась в тех же местах, что и он, среди собравшейся повеселиться молодежи. Так близко, что Юргис ощутил истому, исходившую от девичьего тела. Есть Дзилна… Есть! И — нет ее… Кого он встретил сейчас — не та девушка, которой восхищался его внутренний взор. Перед Юргисом стояла дева с ладной фигурой, высокой грудью, с яблочным румянцем на щеках и крепкой, охваченной серебряными гривнами и подвесками, шеей.

Но глаза ее потемнели, и в них испуг. Совсем как у загнанной преследователями косули; он видел такую во время последнего пожара Ерсики на приозерной поляне, где Юргис вместе с другими беглецами укрывался, перед тем как идти в Полоцк. Лесная малышка в отчаянии металась перед остриями рогатин. Юргис хотел было удержать мясников (именно мясников, а не охотников), но доброжелателя оттолкнули, и вслед за тем козочка с коротким, словно у сбитой птицы, криком упала наземь.

Гедушская Дзилна, конечно, не загнанная охотниками косуля, и рига, приспособленная подростками для своих сходок, — не приозерная поляна близ горящего замка. И все же, вглядываясь в потемневшие по-осеннему глаза Дзилны, Юргис, как и в тот раз, лишь с усилием подавил желание закрыть глаза свои ладонями.

Отделившись от мальчишек, сопровождавшие Дзилну девушки и подростки, пританцовывая, взялись за руки и завели для невесты отводную песню:

Рукавицы дайте мне

Колкие, ежовые,

Чтобы руку мне подать

Жениху немилому.

— Минули уже мои отводы, — проговорила Дзилна, обеими руками стягивая углы своей богатой, с нашитыми звонцами и брякальцами, сагши. — Сваты уже надели мне на руку серебряный обруч. Скоро усадят меня за стол, станут убирать по обычаю. И выдадут за того, кто по нраву отцу.

— И ты согласишься?

— Девице из доброго рода не пристало держаться обычаев простого люда. Вступать в брак так, как они, — удел маленьких людей. А у знати свадьба испокон веков — лишь закрепление брачной сделки. Один назначает цену, другой платит.

— А если покупатель из заморских грабителей?

— Покупатель, грабитель — велика ли разница? Жену получает тот, кто дает больше.

— Вот оно как…

— Платит и по весу и по счету, платит числом копий в его войске, — закончила Дзилна и присоединилась к девичьему хороводу.

Я спросила Лайминю,

Чей век легче жить,—

протяжно, с надрывом, затянула одна из девушек.

Девице легко, девице

Да в веночке хаживать, —

откликнулся хоровод. Спели еще несколько песен — и круг разорвался, потому что ведущая пустилась вдруг вприпрыжку, встряхивая плечами, поводя бедрами.

Волку легче, волку легче, —

Ни телеги, ни саней…

Вприпрыжку, дергаясь, летела и Дзилна. Не так беззаботно, как другие девушки, у кого не было на голове веночка с блестками. (Не приведи господь упасть венку! Верный предвестник беды!) И все же она плясала и пела. Словно бы не она говорила только что печальные слова, словно не ее взгляд только что поведал: «Я несчастлива, очень несчастлива…» Еще перед этим, когда девушки увели Дзилну в ригу, Юргис потолковал с парнями. Хотел узнать, что говорят в поселении насчет родства знатных лаггалов с тевтонами. А когда Дзилна вышла, парни отошли и оставили их вдвоем. Но Дзилна ничего, кроме тех слов, не сказала…