И ветры гуляют на пепелищах… - [15]

«Да будут с тобой все добрые духи! И сама любовь. — Юргис прислушался к шагам уходящего. — И сама любовь…»

Если бы спросить Юргиса, кто это такая — сама любовь? Богиня, святая угодница? — Он не сказал бы. Православная церковь превозносит любовь, любовь признают матери Земли, Дома, Вод, как и духи предков. Но нужно ли приносить ей жертвы, как Матери Небес или матери Христа Марии, он не знал.

Укладываясь спать под навесом большой риги, где гостям отведено было место для ночлега, Юргис в своей седельной сумке нащупал сверток с православным Евангелием. Испещренные славянскими буквами лоскуты телячьей кожи. Подарок епископа полоцкой православной церкви пастырю ерсикского края, подвергнутого тяжким испытаниям. Передаст ли Юргис драгоценное послание в руки святого отца? В руки отца Андрея? Священника разоренной Ерсики все еще называют главой церкви в Царьграде на Даугаве. Только неизвестно, на свободе ли он и где теперь та церковь? Жизнь людей и народов стала непостоянна, как порывы ветра. Даже и глава епископства Полоцкого мог вдруг исчезнуть, как и владетель Висвалд.

Из ночного Степа вернулся необычно рано. До первых петухов, когда сельские псы еще и не улеглись на ночь.

— Она… против воли рода не пойдет, — шмыгая носом, поведал парень Юргису. — Она… никуда не пойдет.

— А твое сердце не зовет тебя остаться тут, с нею?

— Сердце-то зовет, да рассудок не пускает. Убеле сводила меня к своим. Они меня… они мне… «Ты такой-сякой… бродяга… если хочешь, чтобы мы поставили и для тебя чурбак у нашего семейного очага, — забудь, кто ты такой, откуда идешь, что ищешь. И сиди меж родичами тихо, как мышь». Это сказали мне, изгнанному к зверям, с кем вы были как с равным! Взяли с собой, в святую вашу дорогу! Не люблю, когда мной помыкают. Я с тобой пойду, Юргис-попович.

— Хорошенько подумай, брат.

— Подумал уже.

* * *

Гостей Темень-острова нынче общему столу не позвали, хлеб и варево принесли в ригу, в их угол. А когда они бросили ложки в опустевшую миску, выдолбленную из березового нароста, пришла посланная Вардеке сказительница Ожа и пригласила Юргиса с Микласом к старейшинам, на холм предков.

— Там ушедшие, — сказала Ожа. — У кого душа в борозде отлетела, кто пал в бою. А также и те, чьи косточки истлевают на чужбине, а души — тут, в потустороннем обиталище островных людей, и с ними все, чем работали и чем воевали пропавшие на чужих полях, на чужих ветрах. Сын поповский Юргис звал наших поднять знамя герцигского Висвалда. Старейшины хотят, чтобы их ответ был услышан и теми, кто покоится на родовом холме.

До погоста было недалеко. Местом последнего упокоения островитяне выбрали расчищенный от леса пригорок, вокруг которого простиралось вспаханное поле.

По краям кладбища разрослись рябины и липы, на самом пригорке, у могил, цвели посаженные родичами яблони и ясени. Трава местами была обуглена, а подле некоторых могил лежали охапки колотых дров, оставшихся от поминальных костров прошлой осенью.

«Грейтесь, согревайтесь, люди, во тепле от нас ушедших», — пели в дни Юргисова детства на Даугаве, провожая умерших. Пели, подбрасывая в костер хвою, листья мяты, бросая в огонь одежду, что каждый день носил покойный, и траурные украшения.

Пели об этом и девять поминальных дней перед Михайловым днем. Матушка и другие женщины наставляли Юргиса: в сумерках быть повнимательнее, чтоб не натолкнуться на «старых» — обитателей того света, когда обходят они жилища живых. Облик у них человеческий, говорила мать, только ростом они не выше пучка вымоченного льна. Ходить больше всего любят по канавам, по обочинам да вдоль заборов. Все они, считай, на одно лицо. Бывают годы, когда «старые», или, как их еще зовут, «головки», делаются невидимыми для глаза, но человек с добрым сердцем все же может их увидеть, если залезет на крышу риги и, оборотясь спиной к кладбищу, сядет верхом на конек крыши, на самый край.

Собравшиеся на холме предков разместились в ограде, под большими ясенями. Матери рода украсились бусами из ракушек, тех заморских ракушек, что при торгах идут вместо мелких денег и которые называют головами ужей — хранителей мудрости и домашнего благочестия.

— Отцы, предки! Вы, дающие нам родовое благословение, а врагам несущие зло! — Старейшина Вардеке наклонил голову, скрестил руки на груди. — Придите же, чтобы выслушать нас. Говорить мы будем благопристойно и чинно, как того требуют заветы дедов и прадедов. Дайте добрый совет!

— Будут жертвы приносить? — склонился Миклас к уху Юргиса. — А мы как же?

— И правда, как же мы? — Во время мистерии каждый участник действа жертвует заступнику что-то, специально для того предназначенное.

Однако слова Вардеке вовсе не служили введением в действо. Он опустил руки, отступил, коснувшись спиной ствола ясеня, глянул на Ожу, и ведунья заговорила:

Мать Земля веленьем божьим

Даровала нам землицу.

Давно, давно была дана та землица. Издавна стояли там леса с дичью, воды с рыбою, плодородные нивы. Только не было людей, кто пахал бы и сеял, кто почитал бы Мать Полей. Жизнь, что теплилась там, не более стоила, чем жизнь куропатки, когда бросается на нее сокол.