И в чёрных списках мне светло - [3]

Когда их пение ликует и плясание,

Перегрызает стадион консерваторию.

Вдруг оказалось, что другие — та же секция

Событий в ящиках с архивными картонками,

А вся их другость — не другее, чем простецкая

Мечта о счастье быть священными подонками.

Вдруг оказалось, что другие — те же самые.

И те же строки, чьё бессмертье светом залито,

Они опять перегрызут в одно касание,

Опять от зависти, что это место занято.

«Особенно зимним утром, собирая себя в букетики…»

Особенно зимним утром, собирая себя в букетики

Из незабудок, ландышей и заповедных трав,

Когда в снегу по колено мрамор лёгкой атлетики

Делает бег на месте, одежду с себя содрав,

Особенно в это время, когда арабика пенится

И кофеварка медная на медленном дышит огне, —

Память становится острой и мстит, как беглая пленница,

И может убить, но кофе надобно ей, как мне,

Особенно в полумраке, где пахнет водой и окнами,

И так медленно вспоминаешь — какое число и день?…

Вспоминаешь всеми волокнами, всеми глазами мокрыми,

А день на глазах кончается, и венчается с тенью тень,

Особенно там, где блещут цветные снега и звёзды,

Зеленовато-синие, лиловые с желтизной,

А память лёгкой атлетики выбегает на свежий воздух,

Её стрелы, диски и дротики — это я, и никто иной.

БЛОК НОВОСТЕЙ

Шестнадцатый год прошлого века,

Матери пишет Александр Блок:

" Везде — свои, там — справа, тут — слева.

Просто людям место в жизни найти трудно».

С этой новости всё начинается,

Её вечная свежесть в том,

Что словами неописуемо.

Есть и другие, вечно свежие, новости:

Например, Гармония рождена

От союза бога войны Арея с Афродитой,

А сыновья Арея — Деймос (Ужас) и Фобос (Страх),

Сводные братья Гармонии — Страх и Ужас,

Такое родство проливает свет…

Надо любить своих детей и защищать их,

По крайней мере, от самих себя, —

Говорит мой возлюбленный, заваривая овёс.

Плавают окна в снегу, ходят и едут

Люди, никем не прочитанные…

Ещё одна, вечно свежая, новость:

Мастер античной вазы

Всегда её в землю закапывает,

Чтоб выдать потом за антику.

«Художник должен, должен, должен повторяться…»

Художник должен, должен, должен повторяться.

И должен, должен повторяться подорожник.

Орешник должен, должен, должен повторяться

И воробей, и воробей, и воробей,

И бражник-бабочка, и птица-пересмешник,

И заяц должен, должен, должен повторяться,

И волк, и агнец должен, должен повторяться,

И Бармалей, и Бармалей, и Бармалей!..

А кто уверен, что не должен повторяться

Поэт, художник, музыкант, артист и клоун, —

Тому приходится всё время притворяться,

Что не профессор он не кислых и не щей,

Что он — не муж, не муж, который груш объелся,

Объелся груш и запрещает повторяться

Несчастным грушам, чтобы впредь не засоряться

Повтором груш — столь издевательских вещей!..

Но, как ребёнок, должен, должен повторяться

Поэт, художник, музыкант, артист и клоун, —

Зато никто из них не должен притворяться,

Что их Борис не председатель дохлых крыс,

Что нету свежей новизны, когда творятся

Такие глупости, что здесь вот говорятся!..

Должна, должна, должна Поэтка повторяться,

Как ритмы космоса, где шарик наш повис.

БОЛЬШОЙ СЕКРЕТ ДЛЯ МАЛЕНЬКОЙ КОМПАНИИ

У старушки поехала крыша,

А под крышей — такая среда,

Что какие-то ангелы свыше

Ей поэму напели туда.

А гуманные страны ГОВНАТО

В это время бомбили Белград

На потребу ковбойского брата,

Был который большой демократ.

У старушки поехала крыша,

А под крышей — такая среда,

Что какие-то ангелы свыше

Сербов ей запустили туда.

А гуманные страны ГОВНАТО

Объявили изгоем страну

Этих сербов,

С высот демократа

В ширину их бомбя и в длину.

У старушки поехала крыша,

А под крышей — такая среда,

Что напели ей ангелы свыше

Не гламур элегантный, — о, да,

Не романс, от которого ноет

Сердце сладко и слёзки висят,

Элегантные, как ельциноид

На гламурных пирах соросят.

У старушки поехала крыша,

А под крышей — такая среда,

Что поэтство, которое свыше,

Звёзды сербости сыплет сюда,

Звёзды лирики Сопротивленья

Наглой силе разбоя и лжи.

Крыша едет — для ангелов пенья,

Им спасибо за сербость скажи,

И, звезду надевая изгоя,

Остуди оккупантов апломб,

И не будь элегантней разбоя

Их свободы с гламурностью бомб!..

ВОТ УЖАС ВЕДЬ КАКОЙ!

Когда Гомер был жив, его совсем не знали

В Америке, в Германии, в Испании, в Албании,

Во Франции, в Италии, в Норвегии и в Дании,

Тем более — в Австралии, в Китае, в Мавритании,

Совсем его не знали, никто его не видел,

Никто о нём не слышал, о нём не говорил, —

Вот ужас ведь какой!..

Газеты всей планеты прошляпили портреты

Гомера с Пенелопой, со Сциллой и Харибдой,

С Циклопом и Кентавром, с Еленою Прекрасной,

С ужасною Химерой, с распутными богами,

А также с берегами, где бегает руно,

Где бегает оно, с копытами, с рогами,

Такое золотое — как яйца Фаберже.

И ни один фотограф не бегал за Гомером,

Не снял его с левреткой

В какой-то позе редкой,

А шлягеры Гомера с предлинною строкой

Имели низкий рейтинг районного масштаба —

Вот ужас ведь какой!..

Его улучшить имидж (по-русски — вид и образ)

Могли бы, дав Гомеру гастроль за рубежом,

В Америке, в Германии, в Испании, в Албании,

Во Франции, в Италии, в Норвегии и Дании,

Тем более — в Австралии, в Китае, в Мавритании,

Хиты его и шлягеры укоротив ножом, —

Тогда бы разошёлся он огромным тиражом,

И все о нём бы слышали, о нём бы говорили,