И танки наши быстры - [19]

— Обещаю!

Настя проводила его до дверей.

И уже открыв замки, она вдруг замерла еще на мгновение и задумалась. А потом улыбнулась как-то странно — себе на уме, — и проговорила:

— Самое ужасное состоит в том, что я сама во всем виновата!..

— Не понял…

— Когда между нами еще ничего не было… И я еще ходила по этому городу и только мечтала о своем счастье…

— Ну?

— Я как-то зашла в церковь, поставила свечку и попросила: «Господи, сделай так, чтобы он разлюбил свою жену. Совсем разлюбил. И вместо нее полюбил меня».

— Ну и что?

— Как — что? Я попросила у Бога несчастья для другого человека. Для его жены. Из-за этого все мои несчастья…

— Так ведь у вас все вышло по-другому. Не ваш герой разлюбил жену, а она его.

— Ну и что? — тихо улыбнулась Настя. — Но я-то попросила! Понимаете?

Стук за окном нарастал.

— Ну, знаете! — сказал Бурцев. — Это уж вы чересчур! Да если каждого человека наказывать за то, о чем он подумал и что попросил, — на земле вообще людей не останется! Среди нас такие перцы ходят — мама не горюй. Они человека пришьют за копейку, а за сто тысяч сотрут с лица земли целый квартал. Сироту или бабушку по миру пустят — и не задумаются! А вы говорите…

Настя не стала возражать. Но по ее лицу Бурцев понял, что его аргументы ее совсем не убедили.

Эх, было бы побольше времени! Бурцев бы рассказал ей, что такое жизнь! Но такое не объяснишь в двух словах.

— Постойте, постойте! — вдруг спохватилась Настя. И испытующе посмотрела на Бурцева. — Ведь вы не просто так приходили… Ведь вам что-то было нужно?…

Бурцев крякнул, ничего не ответил и вышел вон.

* * *

Бурцев обнаружил пингвина стоящим у стареньких детских санок в виде жестяного круга, о существовании которых Бурцев уже успел забыть. Пингвин выглядывал между прутьев балконного ограждения на улицу, потом поворачивался, что есть силы бил клювом в круглую тарелку санок и опять выглядывал на улицу. Под балконом уже успела собраться небольшая толпа зевак.

«Ну и пусть!» — подумал Бурцев. Он вдруг почувствовал приступ усталости и безразличия.

Опять зазвонил телефон.

— Бурцев, это ты? — спросил лучший друг Айвазовский.

— Нет, это Усама бен Ладен! — вяло огрызнулся Бурцев.

Айвазовский, видимо, хотел пошутить что-то по поводу международного терроризма, но сдержался. Голос его был заметно трезвее, чем в прошлый раз.

— Слышь, Бурцев… Мы это… в клуб пришли, шары погонять… — как-то виновато сказал друг. — Ну, в тот, где вчера все вместе были…

— Так держать! Молодцы! — язвительно прокомментировал Бурцев.

— Я не об этом… Мы по дороге шли мимо подземного перехода. Того, где мужик вчера стоял…

— Какой мужик?

— Ну, полярник… У которого ты пингвина… того…

Бурцев понял, о ком идет речь.

— Ну и что?

— Так это… Он опять стоит.

— Кто?

— Да я же говорю — мужик.

— И что?

— Ничего.

— Он что, опять кого-нибудь продает?

— В том то и дело, что нет…

— А что?

— Просто… Стоит… Унтами притопывает.

Бурцев задумался:

— Ну и что?

— Да так, ничего…

— А зачем ты мне это говоришь?

— На всякий случай. Чтобы ты знал, — сказал Айвазовский и повестил трубку.

Не успел Бурцев как следует подумать над его словами, как телефон зазвонил опять.

— Бурцев, это ты? — спросил Зинкин голос.

— Бурцева нет дома, — почему-то решил соврать Бурцев.

— Ладно, слышу, что это ты. Ты где ходишь? Я же велела тебе быть у телефона!

— А что такое?

— У нас проблемы, Бурцев! Этот ларечник, ну, мужик моей подруги, — денег не дает! Требует справку, что пингвин твой может детей иметь.

— Чего?!

— Он, видишь ли, один раз уже обжегся на этом вопросе. Второй год мою подругу лечат, денег вбили — немерено, а конца все не видно.

Бурцев помолчал и спросил:

— А где я ему такую справку возьму?

— Ты что, не знаешь, как в наше время дела делаются? Пойди к ветеринару, дай денег, он тебе любую справку выпишет.

Бурцев задумался.

Он вдруг представил, сколько еще пустых разговоров ему придется провести с этой напористой Зиной, с ее дремучей подругой, с их нервным ларечником; сколько глупостей придется наговорить, сколько лапши навешать им на уши, сколько нервов потратить и какой урон нанести собственной совести. И Бурцеву вдруг стало тоскливо.

То есть раньше бы он не обратил на эту тоску внимания, бояться трудностей — не наш стиль. Но после разговора с Настей — он чувствовал — что-то неуловимое изменилось у него внутри.

Бурцев вздохнул:

— Ладно, Зин, пошутили и хватит. Пора заканчивать комедию.

— То есть, как заканчивать? Какую комедию?

Бурцев поморщился.

— Ну, эту. С яйцами. Сама подумай, какие тут могут быть яйца?

Зина некоторое время соображала, что имеет в виду Бурцев.

— Ты чего, с дуба упал? — спросила она.

— Нет. Не упал. Но зачем же людей обманывать? Я ведь даже не знаю, самец это или самка.

— Да какая разница? Я же тебе говорила, он у них больше двух недель все равно не протянет. Моя подруга его заморит.

Бурцев помолчал.

— Ну? — поторопила Зина.

— Нет.

— Слушай, Бурцев! Ты, может, трудностей испугался? А ты вспомни, кому в наше время легко?

— Нет, — еще тверже сказал Бурцев.

— Бурцев, ты мне коммерцию не порть! Если ты можешь несколько сотен баксов на ветер пустить, то это еще не значит, что все вокруг такие. Я, между прочим, свои деньги добываю в ежедневной борьбе!