И сто смертей - [66]

Нийтмаа крикнул связному, тот принес фляжку с водой. Калниньш запрокинул голову и стал пить большими глотками. В это время Яан успел разглядеть его.

Мундир капитана был запыленный и помятый, под мышками разводы от пота. Не иначе Калниньш уже несколько дней не снимал с себя одежды. Коричневые сапоги все в пыли и сбиты, штанина на колене разодрана и наспех стянута ниткой. Но на поясе помимо кобуры с пистолетом висела еще сумка с магазинами к автомату.

— Полдиес, — поблагодарил капитан, возвращая пустую фляжку. Он глубоко вздохнул, наслаждаясь сидением и покоем.

— Значит, у вас были большие потери, — не то констатировал, не то спросил Нийтмаа.

— Почти половина бойцов осталась на прорыве, — сказал капитан, и невозможно было понять, то ли он считает их погибшими, то ли отставшими и отбившимися. — Дальше продвигались каждый день с боями. Немец забрасывает вперед мелкие группы, это его тактика. На мотоциклах, на парашютах. Как только нарвешься — пошла трескотня. Автоматическое оружие и патроны не на счету. И опять людей теряли. Немцев, конечно, нащелкали побольше. Беспечные они. Думают, что мы удираем без оглядки. Будь у меня вместо роты полк, я бы сейчас прошел от Резекне до самого Даугавпилса! Но полки у других. Раненых тащили на себе до самой железной дороги. Когда перешли линию, на станции еще стоял санитарный поезд, сдали туда раненых. Они сразу же отправились на Псков.

Возникло короткое молчание. И тут Нийтмаа задал давно волновавший его вопрос:

— Как по-вашему, неужели немец настолько силен, что мы вынуждены все время отступать?

Калниньш серьезно посмотрел на него.

— Немец силен ровно настолько, насколько мы это ему позволяем. Но вот что я вам скажу: порядка в войсках у него больше. Выбил он нас первым ударом из равновесия, вот мы до сих и не можем очухаться. Будь у нас его порядок — он бы и сейчас еще сидел за Лиелупе и оглядывался через левое плечо на Восточную Пруссию! И машин у него тоже больше. Мы лишь расхваливали до войны свои танки и авиацию, а он в это время потихоньку знай их стряпал. Теперь мы разницу кровью оплачиваем.

— Как у вашей дивизии прошел бой? — осведомился Яан.

— Паршиво. Полагалось бы ему идти успешнее, все же своя дивизия! Но ведь не было никакой возможности. Вооружение плохое, полного комплекта нет ни в одной части. Половина людей не понимает по- латышски, половина по-русски. Командиры дивизий и полков — люди все новые, бойцы их не знают. Ничего, помаленьку повернет к лучшему. Я со своей ротой могу сейчас куда угодно и в какую угодно схватку пойти, справлюсь. Знаю каждого человека, и меня каждый знает. Знают, что капитан Калниньш не заячья душа и не белогвардеец. Раньше этого не знали.

— Теперь, значит, наша очередь, — задумчиво сказал Нийтмаа.

— У вас было больше времени на подготовку, — сказал Калниньш, и было не совсем ясно, звучит ли в его словах похвала, или ему хочется их подбодрить. — В девятнадцатом у нас тоже пошло на лад с тех самых пор, как вы, эстонцы, помогли под Цесисом разбить фон дер Гольца. Да потом еще этого кавказского князька-авантюриста, полковника Бермонт-Авалова вместе с его железной дивизией.

— А вы что, в девятнадцатом тоже были на войне? — с некоторым недоумением спросил Яан.

— Конечно, был. Молодым совсем парнем, добровольцем, конечно. Служил в батальоне у Калпака. Это было наше самое знаменитое подразделение, может, слышали, после смерти Калпака батальоном командовал наш будущий главком Балодис лично. Может, поэтому у меня сейчас и нет полка. Но, с другой стороны, будь у меня в Латвии до июньской революции полк — возможно, я сейчас и не был бы тут, а находился бы в местах отдаленных. Вам рассказывали об истории полковника Калпака? Когда Калпака смертельно ранили, он якобы еще успел прошептать Балодису: «В твои руки, Балодис, отдаю я спасение Латвии!» Это говорил сам Балодис, никого другого-то рядом не было. Ну, одно время я служил вестовым у Калпака. Балодис, видимо, решил, что мне может быть известно, как Калпак в действительности к нему относился. После войны я закончил офицерское училище, но с мая тридцать четвертого года, когда они с Ульманисом захватали власть, меня уже больше не повышали. Только в сороковом произвели из старшего лейтенанта в капитаны, но тогда сам Балодис уже был отлучен от генеральского чина.

Снова наступила пауза.

— Сейчас не девятнадцатый год, — сказал наконец Нийтмаа. — Трудно ли было накостылять ландесверу.

— Это верно, — согласился Калниньш. — Иначе разве у меня бы осталось от роты тридцать человек?

Он глянул на часы и быстро поднялся.

— Нам пора, — объяснил он. — Могу спокойно доложить в дивизии, что передал участок фронта эстонцам, за все последующее они в ответе.

— По дружбе могли бы хоть шепнуть, что там за противник на нашем отрезке фронта? — заметил Нийтмаа.

— Маленькие сюрпризы пусть порадуют друзей, — продекламировал Калниньш.

Все улыбнулись.

— Послушайте, старший лейтенант, не можете ли вы мне дать патронов для английских винтовок? — спросил вдруг Калниньш.

— У меня на винтовку всего по одному боекомплекту, — с сожалением ответил Нийтмаа.

— Жаль. Мои ребята совсем на бобах, а немцы бродят по всем лесам. Боеприпасы остались с обозом в дивизии, другие патроны нам не подходят, раздобыли пяток автоматов, для них берем боеприпас у немцев.