И сто смертей - [13]
Юриааду подошел, схватил Вийю за плечо и тряхнул.
— Где хозяин? — потребовал он. — Говори добром, в какую нору он забился!
Вийю покачала головой.
— Молчи не молчи, все одно не поможет! — усмехнулся кто-то над ухом Вийю. — Поди, не птица, куда он от нас денется!
Двое мужчин вышли из дома, Вийю видела в проеме двери их раскачивающиеся черные фигуры. Вскоре со стороны хлева донесся стук и треск. Краснуха беспокойно замычала, на насесте встревоженно закудахтали вспугнутые куры. Только бы не покалечили корову! Вийю почему-то показалось, что мужики могут отодрать от ворот хлева доски и пошвырять их в стойло Краснухи, и корова ржавыми гвоздями раздерет себе вымя.
Кто-то протиснулся мимо Вийю в заднюю комнату. Со стуком вытаскивали ящики комода, вываливали содержимое на пол и кидали ящики в угол. Вийю не могла понять, что они ищут. Что могло таиться в их лачуге? Сваленное в кучу белье четко белело в густых сумерках. Вдруг донесся звон стекла. Теперь на глаза им попалось помутневшее от времени зеркало на комоде! Вийю поняла, что зеркало разбили высокой зеленой вазой, которая стояла перед ним.
Она вдруг пришла в себя. Ей представилось, что белые игольчатые осколки зеркала и зеленые стеклянные чешуйки от вазы брызнут через всю комнату и посыплются в кроватку ребенка, попадут ему в глаза и в рот, рассекут сыну щечки…
Выставив вперед руки, она бросилась в заднюю комнату и закричала:
— Прекратите! Сейчас же прекратите!
Стекла бить перестали. Два черных сапога, ступая по разбросанному белью, отошли от комода. Маленький бревенчатый домик, казалось, трясся в лихорадке. Пришельцы были охвачены яростью ломать и рушить, никто не тратил лишних слов, каждый сосредоточенно крушил и находил все новые предметы, к чему приложить руки. Вещи в этом доме вдруг обрели в глазах мужиков душу, эту непокорную, упрямую душу следовало во что бы то ни стало повергнуть наземь, скрутить, растоптать. Пока еще что-то было не разбито и сохраняло свой облик, это нужно было уничтожить, им просто необходимо было силой и яростью самоутверждаться, одно лишь это приносило удовлетворение.
До звона разбиваемого стекла Вийю стояла в безмолвном оцепенении. Это как бы поддерживало некое равновесие: я знала, что они придут, и они пришли. Возможно, ее спокойствие подкреплялось радостным сознанием, что предусмотрительный Юри все-таки провел разъяренных мужиков и находился сейчас в безопасности. За себя и за ребенка Вийю, собственно, страха не испытывала. То, что сейчас происходит, — это мужское дело, женщин и детей сюда не вмешивают. Ей казалось, что все это напоминает деревенские драки, которые время от времени случались и раньше — то ли из-за девушек, то ли дрались просто так, утверждая собственную честь и гордость. Грубая, но все-таки игра, мужская игра, вроде весенних схваток сохатых.
Из передней комнаты донеслось странное. Кто-то извлекал звуки из Юриной трубы, которая висела на гвозде около шкафа. Играть этот человек, конечно, не умел, дул просто так. Наконец ему надоело, он швырнул трубу на пол и двинул ее прикладом. Медь отозвалась глухим жалобным стоном. Вийю будто кольнуло. Почему они это сделали? Юри ведь очень огорчится из-за того, что помяли его трубу?
В это время послышался негромкий всхлип. Маленький Рейн, конечно, давно уже проснулся, и пятилетнему человечку не хватило мужества, чтобы побороть испуг. Для ребенка все было непонятно, будто кошмарный сон. Может, он всхлипывал уже некоторое время, пытаясь привлечь внимание матери. Вийю бросилась к кроватке успокаивать сына.
Когда ребенок перестал всхлипывать и Вийю выпрямилась над кроватью, она почувствовала, что кто-то, почти касаясь, стоит у нее за спиной. Не предполагая ничего дурного, она резко обернулась и оказалась лицом к лицу с огромным мужиком. Глаза, привыкшие к сгущавшимся сумеркам, вгляделись в лицо мужчины, оно было ей знакомо.
Румбаский Юриааду! Вийю увернулась в сторону. Юриааду был возбужден, от него несло перегаром. Он дышал похотью. Вийю трясло от отвращения.
— Убирайся! — хрипло вскрикнула она.
Юриааду безмолвно захлопнул дверь комнаты и с грохотом поставил в угол винтовку. Он чувствовал себя хозяином положения, и удовлетворение от сознания этого было ни с чем не сравнимо.
С мальчишеских лет Юриааду любил показывать свою власть. Дома он это делать не мог. Кусти, отец Юриааду, был крепкой руки человек, никакого своеволия не допускал. Все должно было делаться только так, как решал он сам. Поэтому Юриааду привык сызмала проявлять себя вне дома, и отцовское упрямство служило ему в этом примером.
С годами потребность безнаказанно чинить над кем-то произвол крепла. Время шло, Юриааду ходил в мужиках, но отец все еще не выпускал из рук бразды правления. Временами подавляемая жажда самоутверждения просто изводила Юриааду. Ведь хутор оставался во всей волости одним из самых зажиточных хозяйств, а он, Юриааду, все никак не мог стать его хозяином, хотя и было у него на то полное право. Это делало Юриааду неуживчивым со всеми, кроме самого корня зла — старого румбаского Кусти.
В округе знали о склонности молодого хозяина Румба ни с того ни с сего куражиться и ссориться, поэтому мужики поразумнее старались в Иванов день, на праздниках пожарных и прочих государственных и церковных празднествах, когда бутылка ходила по кругу, держаться от него подальше.
