... И скрылся с места преступления... - [9]

– Министр распорядился распространять среди сотрудников все поступающие бюллетени о состоянии его здоровья, – продолжал Ридон.

Другими словами, Роджер не мог ничем помочь. Это было ясно. Он бросил недокуренную сигарету в большой камин. Огня почти не было, лишь тлели несколько углей. На улице светило солнце, слишком яркое для конца марта.

– Кортленд сказал, что когда ты просмотришь все, что у тебя на столе, он хотел бы с тобой поговорить, – сообщил Ридон.

– Спасибо. А как вообще прошла ночь? – Роджер подошел к своему столу, самому дальнему от двери. На ярко-желтой поверхности стояли корзинки для бумаг с табличками "Входящие", "Выходящие", "В работе" и "Законченные". Вертящийся стул. По стене проходила черная полоса: след от спинки.

– Так себе, – ответил Билли Слоун.

Он уселся за свой стол, напротив Роджера. Все остальные разошлись – ив этом кабинете не привыкли терять время попусту.

– Грязное дело в Лайгейте. Думаю, Кортленд тебя по этому поводу и вызывает.

– Грязное, да? – повторил Роджер, пододвигая к себе бумаги.

Если бы не тот наезд на миссис Брей, дела его были не так уж плохи; Четуорт тоже занимался поисками сбежавшего водителя. Как же тяжело! И ведь еще вчера вечером они все сидели и говорили об апелляционном суде... Ладно, дело есть дело. Пора работать.

Бумаг на столе Роджера было меньше обычного: на прошлой неделе он сумел переложить несколько папок в корзинку "Законченные", и сейчас они отправились в архив.

Он просмотрел бумаги, сделал несколько пометок, отложил пару дел в сторону – надо будет обсудить их с кем-нибудь из суперинтендантов, и наконец добрался до копии отчета из полицейского участка в Лайгейте. Это был отличный отчет, без лишних слов. Прошлым вечером одна пожилая и известная жительница Лайгейтской пустоши подверглась в своем собственном доме жестокому нападению. В настоящее время она еще без сознания. По-видимому, мотивом было ограбление, так как комната, в которой находилась пострадавшая, была перевернута вверх дном. Однако были в деле некоторые странности, что подтверждала приколотая к отчету записка от Кортленда: "Загляните ко мне, ладно?". Обычно Кортленд вызывал П. К., а уже Четуорт посылал за Роджером. Сейчас промежуточное звено исчезло. Дай Бог ему здоровья, промежуточному звену.

Роджер снял трубку:

– Суперинтенданта Кортленда, пожалуйста.

– Да, сэр.

И почти сразу же:

– Соединяю.

– Благодарю... Доброе утро, Фрэнк, это Уэст, – поприветствовал начальство Роджер. – Да, конечно, сейчас приду.

Он аккуратно загасил сигарету и заметил, что это уже третья, – три сигареты менее чем за полчаса! Встал, взял со стола папку с делом по Лайгейту. В комнате оставался только Эдди Дей, зарывшийся в ворох бумаг и что-то рассматривавший через лупу. Эдди был лучшим в Скотленд-Ярде – а может быть, и в мире – специалистом по фальшивкам, и он свято верил во всемогущество увеличительного стекла. В девяти случаев из десяти лупа показывала ему именно то, что он и хотел увидеть.

Роджер вышел из кабинета.

Новость о Чету орте легла камнем на сердце. Он заставил себя думать о лайгейтском деле. Пока он зацепился только за имя – судья миссис Китт. Имя было знакомым, и у "него возникло чувство, что при иных обстоятельствах он уже понял бы, почему. Но сейчас воспоминание ускользало. Судья миссис Китт...

Миссис Китт, мировой судья.

Вот оно что!

Вот как следовало ее величать! Некрасивая миссис Китт, мировой судья, была символом. При любой возможности она вставала на защиту автомобилистов, она относилась к ним совершенно иначе, нежели большинство магистров и судей. Порой в этой своей поддержке их она была даже близка к безрассудству. Ее гневные высказывания часто цитировали вечерние лондонские газеты – иногда фразы были настолько хлесткими, что их перепечатывали и утренние издания:

"Порой у меня возникает впечатление, что у среднестатистического полицейского нет никаких иных дел, кроме как притаиться где-нибудь в темном углу и ждать, когда ничего не подозревающий водитель припаркует свою машину в неположенном месте".

После такой филиппики в газетах появлялся заголовок:

"Судья утверждает, что полиция прячется по темным углам". Или же она заявляла: "Почему почти во всех дорожно-транспортных происшествиях вина падает на водителя? Половина из них лежит на совести безответственных пешеходов и ополоумевших велосипедистов". В свободном переводе газетчиков это звучало так: "Судья считает велосипедистов помешанными".

Она была не единственным судьей с собственным мнением и острым языком, да и скандалов с ней связано не было – во всяком случае, Роджер не мог их припомнить. Значит, она никогда не заходила слишком далеко – по крайней мере, настолько далеко, чтобы вызвать обоснованное неудовольствие местной полиции. Суперинтендантом в Лайгейте был Джем Коннолли, до отставки ему оставалось несколько лет: старый служака, один из лучших. Вероятно, втайне ему нравилась эта женщина.

Роджер постучал в дверь кабинета Кортленда:

– Войдите... О, привет, Красавчик.

Одно время Кортленда не любили, но не так давно он сумел, наконец, выбраться из своей защитной раковины, и к нему стали относиться с большим уважением, хотя симпатий в общем-то не испытывали. Грузный, с бледным лицом, скучный и нудный – у него полностью отсутствовало чувство юмора – Кортленд делил этот кабинет с еще одним суперинтендантом, который сейчас выехал в город по делу.