И пусть их будет много - [77]

Она улыбнулась.

— Я счастлива это слышать. Откровенно говоря, я беспокоилась, — зачем-то добавила.

Он кивнул — понимаю. Без лишних слов, без привычной всякому светскому человеку многозначительности.

Клементине хотелось быть искренней и открытой. И ей казалось, что с этим человеком она может себе это позволить.

За короткое время Обрэ занял в доме положение устойчивое и одновременно двойственное. С одной стороны, он продолжал оставаться гостем — не докучливым и приятным. С другой, как-то незаметно для окружающих стал своим без оговорок. Очень скоро обнаружилось к тому же, что он совершенно незаменим.

Обрэ первым встречал Клементину, когда та выходила из спальни и спускалась в зал. Стоило ей появиться на верхней ступени лестницы, он делал несколько шагов вперед, протягивал ей руку, помогая сойти вниз. Непринужденно поддерживал беседу за столом. Сразу после легкого завтрака выходил с Клементиной — пройтись.

Так складывалось, что она не находила слов для отказа. Едва они заканчивали завтракать, начинал собирать ее на прогулку.

Звал Терезу — та откликалась мгновенно. Приносила все, что было необходимо.

Обрэ забирал из рук горничной обувь, опускался на колено, быстро, привычно вдевал отекшие ноги Клементины в меховые ботинки. Подавал ей руку. Когда та вставала, накидывал ей на плечи теплый плащ.

Улыбался тепло, оглядывая ее:

— Вы чудесно выглядите, графиня.

Во время обеда развлекал ее байками. После, если ей приходило желание почитать вслух, — внимательно слушал.

Обрэ был безупречно предупредителен и внимателен.

Стоило Клементине подумать — он отвечал, стоило пожелать — он исполнял. Будто читал ее мысли. При этом, — Клементину это даже пугало, — предупредительность, обходительность, любезность его были насквозь пронизаны какой-то щемящей, непереносимой искренностью. Она не хотела сравнивать, и все-таки каждый раз, опираясь на его руку, принимая знаки его внимания, она вспоминала Филиппа. Да и как она могла не вспоминать?

Вспоминая, едва удерживала слезы.

Он замечал, начинал что-то рассказывать: смешное, дурашливое, нелепое.

Она смеялась. Однажды, прервав его на середине фразы, коснулась руки, сказала тихо:

— Будьте мне другом, Жак.

— Я давно ваш друг. С тех пор, как увидел вас в первый раз, я понял, что могу быть вам только другом.

Клементина взглянула на него изумленно. Поняв, что он не заметил двусмысленности, улыбнулась — он был так прост и открыт.

Подошла к нему совсем близко, прислонилась лбом к его груди. Потом подняла на Обрэ взгляд:

— Я так рада, что вы в эти дни здесь, со мной.

— Я тоже очень рад, графиня, — ответил серьезно.

Однажды им пришлось все-таки отказаться от традиционной прогулки. Еще накануне Клементина чувствовала себя не слишком хорошо. После завтрака же, когда Обрэ взялся ее обувать, обнаружилось, что у нее очень сильно отекли ноги — она просто не смогла влезть в ботинки.

Обрэ покачал головой:

— Вам надо прилечь, госпожа.

Клементина не сопротивлялась. Поднялась, сопровождаемая Жаком, к себе в комнату. Позвала Терезу раз, другой! — та не появилась.

— Наверное, на кухню убежала, — пожал плечами. — Позвольте, я помогу вам, графиня.

Уложил ее на кровать, подложил под ноги валик.

— Подать вам книгу, мадам?

— Да, — она протянула руку, — вон ту. Почитайте мне ее, Жак.

Он взглянул на корешок, раскрыл произвольно.

— Я не знаю греческого, графиня.

— Совсем?

— Совсем.

— Латынь?

Улыбнулся мягко:

— Нет. Почти совсем нет. Боюсь, мадам, я должен признаться, что недостаточно образован.

Клементина смутилась:

— Простите, я не хотела принуждать вас к такому признанию. Мне просто хотелось узнать о вас побольше… Расскажите мне о себе, господин Обрэ.

Она вдруг поняла, что за все то время, что он провел в ее доме, она ни разу не поинтересовалась его жизнью. А он — ни разу не коснулся этой темы в разговорах с ней. Как это получилось — она теперь не могла понять.

— Что бы вы хотели узнать, сударыня?

— Все, что вам угодно было бы мне рассказать… Мы ведь друзья? А я о вас почти ничего не знаю. Чем, например, вы занимаетесь в то время, когда не возитесь с беременными женщинами?

Он засмеялся:

— Боюсь, правдивый ответ на этот вопрос лишит меня статуса вашего друга, графиня.

— Почему вы так думаете?

Обрэ положил книгу на край кровати. Отступил на шаг, выпрямился.

— Я капер, мадам.

Клементина откинулась на подушки.

— Это неожиданно, признаюсь… А что — господин де Мориньер… Он — тоже этим… ммм… увлекается?

— Каперством? Нет, что вы, графиня, — рассмеялся. — Господин де Мориньер — птица совсем другого полета.

— Присядьте, господин Обрэ, — Клементина указала на стоящее у кровати кресло. — Похоже, сегодня день взаимных признаний. Я должна вам сказать, что тоже навряд ли могу считать себя безупречной женщиной. У этого, впрочем, есть свои преимущества. В частности, меня мало что может шокировать по-настоящему. Во всяком случае, даже и не рассчитывайте, что я откажусь от вашей дружбы. Садитесь, — она снова взмахнула рукой в направлении кресла, — и расскажите мне все, что сочтете возможным.

Он сел, заговорил.

Клементина разглядывала его, не скрываясь. Смотрела на его рубленые черты лица, на мощные плечи, на крупные, крепкие кисти рук. Глядела на смоляные волосы, в которых, кажется, навсегда запутался ветер, на бронзовую от загара кожу. Думала, вот откуда в самый первый день их знакомства родился этот ее странный вопрос о море! Это казалось теперь настолько очевидно. Просто тогда интуиция ее сработала быстрее сознания. На каких-то пару месяцев быстрее, — усмехнулась.