– Здравствуйте, – сказала хрупкая бледная Маша, входя следом за ней.
– Так и пришла? – расцеловываясь с красоткой Дашей, спросил я. – Не холодно?
– Мы же на машине, – прошептала она с торжеством. Машина у них новая, большая. Они ее по очереди водят. «Теперь у меня все есть», – говорит Даша.
На прочих гостей она не столько посмотрела, сколько осмотрела их. Когда Даша так себя ведет, мне кажется, что я слышу, как звякают металлические доспехи.
– Я мяса не ем, – сказала она.
– Ешь фрукты, – сказал я. И, слыша, как в кухне загудела кофемашина под управлением Коли, прибавил: – А кофе тебе сейчас принесут.
Поздравлений из тарелки не захотели ни Даша, ни Маша.
– Я не верю, – пояснила Даша, а Маша просто промолчала, в этот момент еще больше напоминая насупившегося мальчика.
Разговор стал дробиться, как это бывает в самый разгар застолья. Марьяна-большая интересовалась у Коли его зарплатой. Аня что-то выспрашивала у Зины. Я повел Дашу в спальню, где висят новые фотографии, сделанные в Андалузии: маковые поля, старики рядком на мраморных ступеньках, медово-желтый собор в Кордове….
– Как ты? – полюбопытствовал я. – Все в порядке?
Когда мы разговаривали в прошлый раз – это было еще осенью, – у нее закончилась интрижка с каким-то «лбом». «Лоб» был женат, хотел бросить семью ради Даши, но Даша не захотела; она была им сильно бита, но все равно не захотела. «Мне нужен был член, я его получила. Хватит», – объяснила тогда она.
– Я Машке во всем призналась, – вместо ответа сказала Даша.
«Зря», – подумал я. Скелеты лучше оставлять в гробах. И гробов не трогать – много едкой пыли.
– Я спать не могла. В глаза ей смотреть не могла. Я сломала сама себя. И мне надо было себя восстановить. – В словах Даши было слишком много патетики. Актриса, что с нее взять.
– А теперь все хорошо?
Нет, не хорошо. Маша ездила в командировку в Сочи, там познакомилась с какой-то девицей, теперь переписывается, звонит, болтает с ней часами; девица даже приезжала в Москву.
– И все это на твоих глазах?
Нет, Даша и в глаза ее не видела. Но все знает.
– Я чувствую.
Думаю, она проверяет телефон Маши, обшаривает карманы, заглядывает в ее электронный почтовый ящик.
– И что вы собираетесь делать? – спросил я, но тут в спальню вошла Маша.
– Пойдем, надо ехать, – сказала она, одарив меня подобием улыбки.
Я подумал, что она тоже похорошела. Может, все дело в весеннем солнце? Седьмого было промозгло и мрачно, а восьмого все залило солнце. Окна казались грязнее обычного, а в квартире, к визиту гостей отмытой кудесницей Надей, было заметно каждую трещинку.
– Восьмого марта всегда так, – сказала Марьяна-маленькая, которая к этому времени тоже явилась: засияла, свежая, румяная, крепенькая, как садовый фрукт. Ей досталось сетевое стихотворение, в котором упоминались мужчины, бегущие по улицам с мимозами.
Есть девушки, к которым я сразу проникаюсь симпатией. Да и не я один. На джазовом концерте, куда мы недавно ходили вчетвером, Марьяну-маленькую сопровождал хмурый мужик: он все норовил поцеловать ее голое предплечье, а когда не целовал, то нежно, несмотря на здоровенные лапищи, придерживал. Думаю, это и был тот богач, которому Марьяна-маленькая уже много лет приходится содержанкой. Все официальные праздники она отмечает без него.
О чем бы мы с ней ни заговаривали, я, не умея прятать мыслей, вечно сворачиваю на надежность, уверенность в завтрашнем дне…
– Да, вечно, как на пороховой бочке, – на этот раз ответила она на мои сентенции, а дальше без всякого предисловия сообщила поразительную вещь.
У нее, веселой хохлушки, папа, оказывается, араб. С ним ее мать познакомилась в своем маленьком украинском городе. Араб уехал, оставил юную провинциалку беременной, а отец выгнал ее из дому. Сейчас мать Марьяны-маленькой живет вместе с ней в Москве. Подрабатывает нянькой.
– А в остальном я ее обеспечиваю. – Она качнула черной туфелькой с высоченным каблуком. Подошва у туфельки была ярко-красной и смотрелась необычайно эротично.
Последней пришла Лена, художница. Еще утром она позвонила и, извинившись, сказала, что опоздает на полчаса. «Приходи, когда сможешь», – успокоил я ее.
Смогла она часам к четырем.
– А это Лена, – представил я новую гостью всем, кто ее не знал. – С ней недавно случилось чудо. Она проснулась и поняла, что потеряла голос. Ее лечили-лечили, но никак не вылечивали, а она однажды проснулась, а голос вернулся. Ну, расскажи!
Лена сказала: покрасила волосы в черный цвет, она с двадцати пяти лет полностью седая, как мама умерла, так и поседела, мамы нет уже давно, дочке двенадцать, выросла девочка, в школе учится хорошо, любит фотографировать и учит японский язык…. В общем, до чуда Лена так и не добралась. Коля припомнил похожую историю с одним знакомым американцем: вроде бы вирусное заболевание, которое дало осложнение на голосовые связки.
Лена объективно некрасивая, у нее большая голова и маленькое тело, она напоминает мне Чиполлино. Только с черными кудрями. Но у нее замечательное чувство цвета, она художница и умеет подбирать ткани так, что просто заглядение. На свой женский праздник она пришла к нам в черно-белых летучих лохмотьях, а проволочной жесткости волосы сцепила черно-белой рваной тряпочкой, напоминая, как всегда, о существовании театра и чудесных его возможностях. Сегодня Лена выглядела доброй феей.
