«И проиграли бой» - [71]

Джиму осталось только дожидаться друзей. Лиза, тихонько закутав малыша одеялом, совала ему грудь.

— Ты хоть по лагерю-то ходишь? — спросил Джим.

— Чего?

— Да сидишь, говорю, сиднем. Вокруг такое творится, а ты и не замечаешь. И слышать даже не слышишь.

— Поскорее б все кончилось. Хочу в доме жить, чтоб не земляной пол был, а настоящий. Чтоб уборная рядом. Не по душе мне ваша «борьба».

— Без этого не обойдешься. Может, со временем все образуется, да уж мы, наверное, не доживет.

Вошел Мак, принес два дымящихся котелка.

— Пожарные явились на пепелище. Держи, Джим, здесь говядина с фасолью. А это, Лиза, тебе.

— Напрасно ты Сэма отпустил, — сказал Джим.

— Это почему ж?

— Потому что дело неправое. Ты сам прекрасно чувствуешь. Ты дал волю собственной злобе.

— Вон оно что! Значит, тебе наплевать, что старик Андерсон амбара со всем урожаем лишился?!

— Конечно, не наплевать. Может, и стоит дом Хантера спалить. Только волю чувствам все равно давать не след.

— Ишь как заговорил! Ты, поди, жалобу на меня в комитет напишешь. Я тебя сюда привез ума-разума набираться, а ты как зануда-учителишка, мне же и мораль читаешь. Да кто ты такой в самом деле! Ты под стол пешком ходил, а я уж партийной работой занимался!

— Подожди, Мак, не горячись. Я думаю, мозгами шевелю, толку от меня немного, верно. Ребята дело делают, а я сижу тут, жду, пока рана заживет. Я всего лишь посоветовал тебе держать себя в руках. Злоба трезво мыслить мешает,

— Спасибо скажи, что по морде не заработал за свою правоту. Те, кто вечно правы, — такие зануды. — Он неожиданно улыбнулся. — Ладно, хватит об этом. Проехали Быстро же ты оперился, Джим. Для партии такой работник в самый раз, а простой люд очень уж правильных не любит. Знаю, что злоба плохой помощник. Да поделать ничего не могу. Неспокойно мне, Джим. Все что-то у нас вкривь и вкось получается. Куда, по-твоему, док запропастился?

— До сих пор ни слуху, ни духу? А что он напоследок говорил?

— Что пойдет Альфа проведать.

— Да, а перед этим — что ему одиноко. Вроде не в себе был, немудрено, работы ему много выпало. Может, сдвинулся чуток. А может, просто смотался, ведь в наше дело он никогда не верил.

— Такого он не сделает, — покачал головой Мак. Я с ним не первый день. Док никогда никого не подводил. Что-то неладное, похоже. Значит, док пошел к Андерсону. А что, если он поджигателей встретил да за нашу охрану принял? Они, разумеется, его не отпустили.

— Может, еще вернется?

— Вот что: если санитарное управление завтра предпишет нам убраться отсюда, значит сцапали дока. Бедняга! А что делать с тем, кто ногу вывихнул, — понятия не имею. Ему, кажись, ее вправили, да кто знает, может, что не так Впрочем, чего это я, вдруг док просто гуляет сейчас по саду. Дурак я, что сразу к доку охраны не приставил. Лондон молодец, старается изо всех сил, а я то одно, то другое из внимания упущу. И все больше и больше на мне вины. Вот и сейчас андерсонов амбар с яблоками добавился.

— Ты за деревьями леса не видишь, — обронил Джим.

Мак вздохнул.

— Я считал, что у меня характер — кремень, а ты, пожалуй, потверже. Дай бог, чтоб на наших отношениях это не сказалось. А ночевать иди-ка ты в больничную палатку, там свободная койка. Все лучше, чем на земле валяться, быстрее выздоровеешь. Ты почему не ешь?

Джим посмотрел на котелок.

— Забыл совсем, а есть-то хочется, — он выудил из фасоли кусок говядины и принялся жадно жевать. — Ты и о себе не забывай.

— Ну что ты! Сейчас пойду поем.

Джим в два счета умял крупную золотистую фасоль, ловко накалывая по три продолговатых фасолины на острую палочку, наклонил котелок, выпил жижу.

— Ужин на славу!

— Ага, — отозвалась Лиза. — Я люблю лимскую фасоль. И мясо. Вот только б соли добавить.

— Что-то притих наш лагерь, совсем притих.

— Сыты все, а на полный желудок и говорить-то не тянет. А то говорят, говорят. Уж бороться так бороться, чтоб враз все кончить, а что без толку языком молоть?

— Мы же бастуем, — словно оправдываясь, сказал Джим.

— Ты тоже только болтаешь. Одними словами дела не сдвинешь.

— Но слова, Лиза, порой поднимают дух людей, и тогда им любое дело по плечу.

Вошел Лондон, постоял, поковырял в зубах заостренной спичкой. В свете лампы тускло высвечивала лысина.

— Я окрест посмотрел — огня не видно нигде. Поди, поймали Сэма.

— Да он малый не промах, — сказал Джим. — Позавчера так учетчику врезал, хоть тот и при ружье был.

— Чего-чего, а смекалка у него есть, умный, как гремучая змея. Только Сэм греметь не любит, все больше втихаря. Один пошел, никого с собой не взял.

— Оно и к лучшему. Попадись он один — чокнутый, скажут, а если хоть втроем — это уже заговор.

— Надеюсь, Джим, он не попадется. Парень что надо. Мне такие по душе.

— Вижу.

Вернулся, жуя на ходу, Мак с котелком.

— Надо ж, сам не заметил, до чего проголодался, пока есть не начал. Ты, Джим, сыт?

— Еще бы! А почему ребята костров не разжигают, как вчера?

— Дров нет, — отрезал Лондон. — Я каждую щепочку заставил поварам отдать.

— А почему притихли? — не унимался Джим. — Ни звука не слышно, словно вымерли все.

Мак задумчиво заговорил.

— Никогда не угадаешь, как поведет себя толпа. Она непредсказуема. Я раньше думал: стоит повнимательнее приглядеться, непременно определишь, что люди собираются делать. Вот, вроде бы из них отвага так и прет, а глядь, через минуту хвосты поджали, трясутся от страха. Так вот, по-моему, сейчас весь лагерь страхом охвачен. Пустил кто то слушок, что дока у нас похитили, а без него — какая уверенность? По очереди заходят к парню, что ногу вывихнул. Поглядят, поглядят, да и прочь идут, потом — еще раз. Он, бедняга, аж мокрый от пота, болит нога, мочи никакой нет. — Мак с ожесточением принялся обгладывать кость.