«И проиграли бой» - [16]

5

Полуденное солнце, обозрев верхушки яблонь, заглянуло под тяжелые кроны, раскидало косые лучи, отпечаталось светлыми полосами и пятнами на темной земле. Яблони, разделенные широкими междурядьями, выстроились в длинные, сливающиеся на горизонте шеренги. В огромном саду кипела работа. К яблоням приставлены длинные лестницы, меж рядами — штабеля новеньких желтых ящиков. Издали доносился скрежет сортировочных конвейеров да перестук молотков. Сборщики с большими ведрами на веревках через плечо проворно взбирались по лестницам, осторожно снимали крупные яблоки с веток, наполняли ведра доверху, так же проворно спускались, высыпали яблоки в ящик. Меж рядами деревьев разъезжали грузовики, на них погружали полные ящики и отправляли на сортировку и упаковку. Подле каждой кучки ящиков стоял учетчик и помечал в блокноте, кто сколько ведер набрал. Яблони словно ожили: качали ветвями, напрягаясь под тяжелыми лестницами; сбрасывали переспелые плоды, и они глухо стукались о землю. Соловьем разливался какой-то свистун-виртуоз, скрытый от глаз кроной.

Джим быстро спустился с лестницы, подтащил ведро к ящикам, высыпал яблоки. Молодой русоголовый учетчик в белых джинсах пометил в блокноте, кивнул и предупредил:

— Аккуратнее яблоки вываливай, а то мякушки остаются.

— Ладно, — бросил на ходу Джим, при каждом шаге он поддавал ведро коленкой. Взобрался на дерево, повесил ведро на крепкую ветвь. И тут заметил еще одного сборщика, тот стоял на толстом суку и тянулся к ветке, на которой росло много яблок. Под тяжестью Джима дерево качнулось, и сборщик посмотрел вниз.

— Привет! А я, парень, и не знал, что ты на этом дереве собираешь. — Говоривший оказался тщедушным стариком с редкой, замусоленной бороденкой. На руках голубыми жгутами проступали вены. Ноги — точно спички ровные и худые, не под стать огромным тяжелым башмакам.

— Да какая разница, кто где собирает, — ответил Джим. — Только мне кажется, ты не по годам резвый ишь, точно обезьяна по веткам скачешь.

Старик сплюнул и внимательным взглядом проводил плевок. Водянистые голубые глаза зло заблестели.

— Мало ли, что тебе кажется! Вы, сопляки, все уже списать меня готовы. Да я вас еще за пояс заткну, за день больше яблок соберу, заруби себе на носу!

Он нарочито напружил ноги, дотянулся-таки до ветки с яблоками, обломил ее, снял яблоки, а ветку презрительно швырнул на землю.

— Эй, поосторожней там, яблонь не ломать! — крикнул снизу учетчик.

Старик лишь недобро оскалился, выставив большие, как у суслика, передние зубы, — по два сверху и снизу.

— Ишь, деловой какой! — пробурчал он.

— Студент, небось, — сказал Джим. — Куда ни сунься, непременно на студентов наткнешься.

Старик присел на толстый сук.

— А много ль они знают? Учатся-учатся в колледжах, а толку — чуть. В блокноте чиркать умеет, а так — дурак дураком.

— Зато нос задирать мастера, — поддержал его Джим.

— Взять хотя бы нас, — продолжал старик, — может, мозгов у нас и впрямь маловато, зато что умеем — делаем исправно.

Джим попытался сыграть на достоинстве старика, так часто делал в беседах Мак.

— Ну, ты, к примеру, до семидесяти лет дожил, а только и умеешь, что по деревьям лазать. А я так даже в блокноте чиркать или белые штаны носить и то не дорос.

Старик взъярился.

— Волосатой лапы у нас нет! Без нее легкой работенки не видать! Потому-то и ездят на нас все, что лапы у нас нет.

— Ну и что же, по-твоему, делать?

И враз, словно выпустили из старика воздух, поник он. Пропала ярость. Взгляд сделался нерешительным, даже испуганным.

— А Бог его знает. Мириться — вот и все. Нас, как стадо свиней, гоняет нужда по всей стране, и такой вот молодчик студент еще и пинка даст!

— Он-то не виноват. Работа такая. Хочешь место сохранить работай как велели.

Старик ухватил еще одну ветку с яблоками, сноровисто обобрал ее и осторожно сложил яблоки в ведро.

— В молодости еще думал: можно что-то изменить, сейчас мне уж семьдесят один, — устало вздохнул он.

Проехал грузовик с ящиками яблок.

Старик продолжал:

— Я на севере лес валил, а тут эти ИРМовцы[4] такого шороха навели! Я лесоруб что надо, лучше не сыскать. Да и сейчас, видишь, еще неплохо с деревьями управляюсь. А тогда надежд у меня было — хоть отбавляй. Конечно, ИРМовцы и хорошего кое-что сделали: до них, например, сортиров не было, только ямы понарыты; помыться негде было. Но плетью обуха не перешибешь. Построили нам и туалеты, и души, да только все потом прахом пошло, — рука старика безотчетно потянулась к следующей ветке. — Вступал я в профсоюзы, как же! Бывало, выберем председателя, не успеешь оглянуться, а он уж задницу хозяевам готов лизать, и начхать ему на наши интересы. Мы, знай, платим взносы, а казначей нас же еще и ругает. Не знаю, может, вы, молодые да ранние, лучше понимаете, что к чему. А мы что смогли, то и сделали.

— А сейчас, значит, готовы хозяевам уступить? Джим в упор взглянул на старика.

Тот устроился поудобнее на толстом суку, держась лишь одной рукой, пальцы у него были большие, но костлявые.

— Нутром чувствую: что-то будет. Ты, небось, скажешь, что я совсем рехнулся, уж если раньше все хорошо продумывалось, и то без толку, чего же теперь ждать. И все ж я что-то нутром чую.