И повсюду тлеют пожары - [101]

— Тут все совсем по-другому, — пробормотала Лекси.

И в самом деле. Три оставшихся отпрыска Ричардсонов теснились в дверях между гостиной и кухней, так близко, что почти касались друг друга плечами. Шкафчики в кухне пусты, два разномастных стула аккуратно задвинуты под шаткий стол. Сплин думал о том, сколько раз сидел за этим столом подле Пёрл, делал уроки, жевал хлопья из коробки. Лекси окинула взглядом гостиную: лишь несколько подушек штабелем на ковролине, стены голы, не считая редких дырок от кнопок в штукатурке. Трип покосился на спальню — через открытую дверь он видел кровать Пёрл, без простыней и одеял, оголенную до матраса и рамы.

Прекрасно сгодится, решила миссис Ричардсон. Две спальни, одна для взрослых, другая для мальчиков. Девочки — она по-прежнему была убеждена, что Иззи вскоре к ним вернется, — могут спать на застекленной террасе. Ванная комната и туалет с раковиной — ну, придется делиться. Это же ненадолго, пока они не найдут что-нибудь более подходящее, пока не отремонтируют их дом.

— Мам, — окликнула Лекси из кухни. — Мам, смотри.

На столешнице лежал большой манильский конверт, набитый бумагами. Может, забыли по случайности — какие-то документы Мии или школьная работа Пёрл, например, не замеченные в спешке отъезда. Но еще прежде, чем рука прикоснулась к конверту, миссис Ричардсон поняла, что нет, не по случайности и не забыли. Бумага под пальцами была точно атлас, клапан аккуратно закрыт, но не заклеен, и когда миссис Ричардсон ногтем подцепила скрепку и открыла конверт, оставшиеся Ричардсоны сгрудились вокруг посмотреть, что внутри.

Каждому по одной. Мия бережно вложила их внутрь — то ли портреты, то ли пожелания, уловленные бумагой. Миссис Ричардсон аккуратным рядком выкладывала фотографии на стол, и каждый Ричардсон понимал, которая предназначена ему, узнавал мгновенно, как узнал бы собственное лицо. Для других — просто фотография, но для них — нестерпимо интимно, все равно что мельком заметить свое нагое тело в зеркале.

Лист бумаги, разрезанный на полосы, тонкие, как спички, сплетенные в сеть. В этой сети завис округлый тяжелый камень. Текст располосован на нечитабельные фрагменты, но Лекси мгновенно узнала этот бледно-розовый цвет — выписка из клиники. На одной полоске различалась нижняя половина ее подписи — нет, ее подделанной подписи: имя Пёрл почерком Лекси. Она оставила выписку у Мии, и та ее преобразила. Коснувшись фотографии, Лекси разглядела, что под весом камня прихотливая сеть раздувается, но не рвется. Тебе придется нести это с собой всю жизнь, сказала ей Мия, и Лекси впервые почувствовала, что, пожалуй, сможет.

Хоккейный нагрудник валяется на земле, треснул посередке, испещрен дырами. Мия взяла молоток и горсть кровельных гвоздей — загоняла гвозди в толстую белую пластмассу, точно стрелы, потом вынимала. Можно быть ранимым, ничего страшного, думала она всякий раз, пробивая дыру. Можно не торопиться и посмотреть, что вырастет. Нагрудник Трипа она наполнила землей и раскидала по ней семена и неделю терпеливо поливала, пока из каждой дырочки сквозь трещину не пробились зеленые вспышки: тоненькие щупальца, крошечные свернувшиеся листочки, что ползли наверх, к свету. Мягкая, хрупкая жизнь, что рождается в твердом панцире.

Стая миниатюрных бумажных птиц, что устремляются в полет, самая крупная — размером с ладонь, самая маленькая — с ноготь, и все тонко расчерчены тетрадными линейками. Сплин узнал их с первого взгляда, еще прежде, чем разглядел морщинки бумажной текстуры: страницы из блокнотика Пёрл, который он подарил, а потом забрал, и уничтожил, и смял, и выбросил. Мия разгладила страницы, но на птичьих крыльях по-прежнему рябили складки, точно ветер топорщил перья. Птицы были выложены на фотографии неба, как разбросанные лепестки, воспаряли прочь с шагреневого гравия к высокому, к лучшему. И ты тоже воспаришь, думала Мия, одну за другой раскладывая птиц по бумажным небесам.

Следующая фотография начала рождаться, когда Мия, подметая, нашла под комодом вставку в воротник рубашки мистера Ричардсона. Мия ее припрятала: у него было полно других, целая коробка на комоде, он вставлял их в воротник каждый день, чтобы уголки были прямые. Снова и снова вертя в пальцах крошечную стальную полоску, Мия вспоминала научный опыт, который в детстве ставила на естествознании. Она терла такую вот вставку магнитом, а потом пускала плавать в миске с водой, и вставка крутилась туда и сюда, пока медленно не выравнивалась, указывая на север. Долгая выдержка запечатлела пятно, похожее на галстук-бабочку, точно призрачные бабочкины крылья, затем яркую полоску вставки, что почуяла север и замерла. Мистер Ричардсон, глядя на серебристую стрелу — ровную, и мерцающую, и уверенную в туманной воде, — пощупал воротник и прикинул, в какую сторону света смотрит сам.

И последняя — и она всполошила миссис Ричардсон больше всех: бумажный силуэт птичьей клетки — разбитой, словно что-то очень мощное вырвалось оттуда на свободу. Приглядевшись, миссис Ричардсон различила, что клетка сделана из газеты. Мия бритвой аккуратно вырезала все слова — получились бреши между прутьями. Миссис Ричардсон не усомнилась, что это одна из ее статей, но поскольку все слова исчезли, никак не разобрать, которая из них — восхваление благотворительного сбора в пользу Центра природы, репортаж об открытии новой колоннады общественного центра, развитие проекта «Гражданская дружина»? Любая ее заметка — миссис Ричардсон старательно стряпала их годами, из них, вопреки ее намерениям, и сложилась львиная доля ее карьеры. Каждый треснувший прут грациозно изгибался наружу, точно лепесток хризантемы, а в центре пустой клетки лежало одинокое золотое перышко. Из этой клетки что-то сбежало. Что-то обрело крылья. Готовя эту фотографию, Мия не могла придумать для миссис Ричардсон лучшего пожелания.