...И помни обо мне - [2]

В случае неудачи много голов полетит, да каких светлых голов. Право слово, лучше семь раз отмерить…

Взять того же Кузьмина, с которым ему сейчас предстоит неприятное объяснение. Да, он — герой, пылкое, чувствительное сердце, но ведь до нелепости несдержан и взбалмошен. Немедленно подавай ему восстание и цареубийство. Ждать он не может, даром что молод. Последний случай хотя бы вспомнить. Решив непонятно почему, что восстание начнется не сегодня завтра, он собрал свою роту и объявил ей о замышляемом перевороте и необходимости постоять за волю и справедливость. Солдаты, любящие своего лихого командира, поклялись умереть все как один для блага отечества.

— Ждите приказа, ребята! — крикнул по-молодецки Кузьмин солдатикам и помчался на собрание. Там, еле дух переведя, торжествующе сообщил, что его рота готова выступить незамедлительно, и обратился к Горбачевскому с прямым вопросом: «Когда назначено восстание?»

Как обухом по голове, ей-богу! Горбачевский ему спокойно ответил:

— Этого никто не может знать, любезный друг Анастасий. Это зависит не от нас, а от обстоятельств. Следует терпеливо приуготовляться и исподволь заниматься с нижними чинами. Думаю, удачный час наступит не ранее будущего года.

— Жаль, — искренне огорчился Кузьмин. — Я думаю, чем скорее начать, тем лучше выйдет. Задержки да проволочки, всем известно, ослабляют воинский дух. Впрочем, вам виднее, господа! — добавил он обиженным тоном. Помедлив, сказал задумчиво: — Мои молодцы умеют держать язык за зубами. Только напрасно, кажется, уведомил я обо всем юнкера Богуславского.

Видя удивление и даже ужас на лицах офицеров, насмешливо пояснил:

— Ну да, я послал юнкера в Житомир, чтобы предупредил наших друзей. Не хочу, знаете ли, чтобы дело застало их врасплох.

Кузьмин бодрился, но уже сам почувствовал, что совершил неладное. Богуславский был хорошо известен своей заносчивой глупостью и излишней преданностью дамскому полу, но также и тем, что без конца занимает деньги у своего дяди, начальника артиллерии третьего корпуса, заодно пересказывая ему все без разбору. Нежели доверяться Богуславскому, проще уж прямо послать депешу генералу Роту, командиру третьего корпуса. Чтобы, как говорит Кузьмин, действовать без проволочек. Возгласы негодования слышались со всех сторон. Кузьмин обиженно вскинул голову и презрительно улыбался. Переждав шум, сказал хладнокровно:

— Из-за чего, черт возьми, столько пальбы? Разве это трудно поправить? — и, подойдя к дверям, прибавил: — Утром мальчишку найдут в постели мертвым. Только и всего.

В этом был весь характер Кузьмина. Его швыряло из крайности в крайность, как щепку в бурном потоке. Сейчас Кузьмин, разумеется, не шутил. Его силой удержали у дверей. Он вырывался и повторял в бешенстве:

— Говорю вам, он будет мертв!

Жизнь бедного юнкера висела на волоске. До сознания Кузьмина дошел единственный довод, что слишком жестоко убить человека просто за длинный язык. Сначала Кузьмин ответил, что как раз можно и необходимо, но через минуту остыл и вместе со всеми потешался над амурными похождениями бедолаги Богуславского.

На другой день он, смеясь, растолковал Богуславскому, как славно давеча над ним подшутил. И серьезно тому попенял, что нельзя, мол, быть таким олухом взрослому юнцу. Нельзя, мол, верить во всякую чертовщину, дабы не прослыть идиотом. Богуславский охотно поверил как в заговор, так и в то, что это оказалось розыгрышем. Он был человек доверчивый.

Горбачевский думал о Кузьмине с удовольствием. Он знал его ближе, чем другие. Кузьмин учил своих солдат грамоте и пел с ними песни у костра. За его дерзостью и опрометчивостью скрывались непреклонность в достижении цели и гордое спокойствие духа. Горбачевский любил слушать его, когда тот бывал в настроении и тихим мечтательным голосом рассказывал забавные случаи из своей жизни.

Сухинова он близко не знал. Сухинова никто толком не знал. Он был осторожен, деликатен и вкрадчив. Это была вкрадчивость тигра, всегда готового к прыжку. Казалось, он пришел из иного мира и исподтишка приглядывается к людям, потому что не знает, чего от них ждать. В его сине-черных глазах иногда мерцали искры ярости. Сухинов был вспыльчив, но не из тех, кто при всяком подходящем случае разражается потоком угроз. Он был из тех, кто нападает молча. О его сабельном искусстве ходили легенды. В общество его принял Кузьмин совсем недавно. Если бы Горбачевскому предложили на выбор десять, пусть и отчаянных, врагов или одного Сухинова, он, не задумываясь, предпочел бы десятерых.

Он застал Сухинова на квартире. Тот сидел за столом в расстегнутой рубашке, раскладывал пасьянс и был прискорбно задумчив. С Горбачевским поздоровался вежливо и тихо. Он всегда здоровался тихо и приветливо.

— Такое, к сожалению, неприятное дело вчера получилось, — начал объяснение Горбачевский. — Сначала назначили у Веденяпиных, потом почему-то перенесли собрание к Андреевичу. Я просто физически не успел всех предупредить.

Сухинов взглянул на него с любопытством. Ответил как бы с робкой грустью:

— Да вы не волнуйтесь, Горбачевский. Кто я такой, чтобы мне объяснять, утруждаться. Я человек скромный. Мне как прикажут. Сказали к Веденяпину, я рысью к нему. К исполнению привычный. Ежели скажете, я и на ту вон гору влезу и буду там сидеть до той поры, пока мне слезать не велят.