И побольше флагов - [45]

– Ну так делайте же завесу!

– Делайте завесу, – бросил Аластеру мистер Смоллвуд.

Майор продолжил инспекцию, слушая теперь людей на фланге.

– Идем, – приказал мистер Смоллвуд. – Нам так или иначе надо будет брать эту чертову высоту. С тем же успехом можно сделать это сейчас.

Путь наверх оказался короче, чем представлялось. На вершине последовала некоторая неразбериха. Но постепенно со всех квадратов подтянулись люди, батальон был собран и построен, после чего распущен на обед. Сухой паек у всех был уже съеден, поэтому солдаты развалились на земле, покуривая.

На обратном пути командир заметил:

– Для первого раза не так уж плохо.

– Да, не так уж плохо, полковник, – согласился майор Буш.

– Дислоцировались довольно-таки медленно.

– Да, действовали нерешительно.

– Смоллвуд не слишком хорошо себя показал.

– Дислоцировался крайне медленно.

– И все же, думаю, все извлекли некоторые уроки. Люди проявили интерес. Это было очевидно.

До лагеря добрались, когда уже стемнело. Пройдя строем мимо караулки, разбились на роты и встали на ротном плацу.

– До ужина вычистить винтовки, – приказал капитан Мейфилд. – Взводный, собрать все, подлежащее возврату. Ноги проверяем повзводно.

После этих слов рота была распущена.

Аластеру удалось прошмыгнуть к телефонной будке и позвонить Соне до того, как мистер Мейфилд явился в казарму осматривать с фонариком ноги солдат. Аластер надел чистые носки, засунул под соломенной тюфяк свои бутсы и переобулся в туфли. Теперь он был готов – Соня ждала его в машине возле караулки.

– Милый, от тебя так потом пахнет, – сказала она. – Чем ты занимался?

– Обеспечивал дымовую завесу, – с гордостью произнес Аластер. – Наступление задерживали, пока я не обеспечил дымовую завесу.

– Ты молодец, милый. У нас на ужин мясные консервы и пудинг с почками.

После ужина Аластер уселся в кресло.

– Не давай мне уснуть, – попросил он. – К полуночи я должен быть на месте.

– Я разбужу тебя.

– Интересно, неужели и в настоящем сражении все происходит именно так, – пробормотал Аластер, прежде чем погрузиться в сон.

Командировка Питера Пастмастера так и не состоялась. Он переоделся в прежнюю свою форму и вернулся к прежним привычкам. Его полк находился в Лондонских казармах, мать по-прежнему жила в «Ритце», друзья по большей части собирались в баре Брэтт-клуба. Так как времени у него было в избытке, а угрожающая перспектива скорого участия в прямых военных действиях несколько отодвинулась, оставаясь основополагающей для всех его планов на будущее, Питера стало мучительно одолевать желание продолжить свой род. Ему было тридцать три года, и каждый день мог стать для него последним.

– Мама, – сказал он, – ты не считаешь, что мне следует жениться?

– На ком?

– На ком угодно.

– Не вижу причины просить кого угодно выйти замуж за кого угодно.

– Милая, не путай меня. Я имею в виду мою возможную гибель.

– Не понимаю, почему это должно прельстить бедняжку.

– Я хочу сказать, что хотел бы оставить сына.

– Ну, в таком случае тебе стоит жениться, дорогой. У тебя есть на примете какие-нибудь девушки?

– Да вроде бы нет.

– Как, пожалуй, и у меня. Впрочем, вторая дочь Эммы Гранчестер, на мой взгляд, очень хорошенькая. Попробуем ее. Хотя, возможно, есть толпы других. Я наведу справки.

И Питер, не привыкший к обществу молодых девушек, стал, поначалу неуклюже, ухаживать за ними и появляться с ними в свете; он быстро обрел уверенность – оказалось, нет ничего проще. Вскоре уже с дюжину мамаш демонстрировали старомодность своих взглядов, с энтузиазмом встречая перспективу видеть своим зятем молодого человека, обладающего всеми викторианскими добродетелями. То есть имеющего старинный титул, новенькое состояние и представительную облаченную в синий мундир фигуру.

– Питер, – сказала ему однажды Марго. – Не стоит ли тебе иногда отрываться от дебютанток, чтобы уделить время старым друзьям? Как поживает Анджела? Что-то ее не видно в последнее время.

– Наверно, вернулась в деревню.

– Неужели с Бэзилом?

– Нет, не с Бэзилом.

Но Анджела по-прежнему жила на Гросвенор-сквер на своей верхотуре. Внизу под ней сновали туда-сюда по своим делам толпы состоятельных мужчин и женщин, копошась на всех этажах, до самого тротуара, а ниже уровня тротуара был подвал, переделенный в бомбоубежище. Анджела редко выходила из дома, лишь один-два раза в неделю отправлялась в кино, всегда одна. Она взяла в привычку носить очки из дымчатого стекла, как на улице, так и в полумраке собственной гостиной, где она просиживала час за часом возле радиоприемника с графином и стаканом под боком; она и в зеркало гляделась, не снимая очков. Одна Грейнджер, ее служанка, знала о том, что происходит с миссис Лайн, но оценить могла лишь внешнюю сторону процесса. Ей было ведомо количество бутылок – полных и пустых – в кухонной кладовке; снимая по утрам с окон шторы затемнения, она могла видеть лицо миссис Лайн. (Теперь ей не приходилось будить хозяйку: когда она входила, глаза миссис Лайн были широко открыты, она тихо лежала в постели, ожидая, когда служанка ее окликнет, или ждала ее, уже сидя в кресле.) Грейнджер знала и о подносах с едой из ресторана, которые часто возвращались нетронутыми. Все это было ей известно, но, будучи девушкой разумной, хотя и туповатой, она предпочитала помалкивать. При этом туповатость разумной девушки лишала ее возможности проникновения в то, что творилось в душе у миссис Лайн.