И печатью скреплено. Путешествие в 907 год - [14]

– Не был. А зверя знаю.

Тот, кто готовил рыбу, замолчал, тревожа палкой угли. И он льва видел только на кубках. Лев на задних лапах стоял. Как и царь ромейский. Едок продолжал:

– Без нас, северцев, Город не повинить… Это ж царство!

– А мы Русь. Чем меньше? – махнул рукой, показывая на раскинувшийся по берегу лагерь, на лучников, на лодьи, в несколько рядов выставленные на берегу. Махнул, забыв, что уже держит в руке готовую рыбину, и та надломилась от сильного взмаха. – На, ешь… нас больше любого царства. Вон сколько.

Те, кто сидел, стоял рядом, поглядели по сторонам. Еще весной не было такой русской силы и не думалось даже, а теперь – вот она, убедись. В походе это не слишком замечалось. В походе каждый делал одно и то же: греб, ставил парус, вытаскивал лодью на берег и стаскивал ее обратно, ловил и готовил рыбу, смотрел за ветром, морем и солнцем… Видел десяток-другой людей впереди и столько же – сзади. На берегу же Пропонтиды славяне неожиданно увидели себя армией – сложной, как стольный город, великой, как племя. Вот одни стоят в цепи, другие плавают под Городом, третьи что-то делают у берега, четвертые – на берегу, отдыхают пятые… Пальцев не хватит всех учесть. Как в большом доме: все разные, и каждый нужен на свой лад…

В спор двоих у костра вмешался чудский лучник:

– Разве может сильное войско так быстро родиться?

– За один день и может родиться. Как человек рождается. А если долго – считай неживой! – ответил тот, кто пек рыбу.

– Я и говорю: без нас, с Десны которые, никакой страны не было, не справились бы с Царьградом…

Велемудр, проходивший мимо, сказал:

– Быстро только стрела летит. Князь Олег сколько правит вами, столько и строит русскую землю. А конца этой работе никогда не будет.

– Почему?

– Потому – русской земле конца не будет. – Воевода прошел дальше.

– Слышал, что воевода сказал? С нами, которые с Десны, – земле конца не будет. И рыба в котлах – вкуснее.

Странное занятие

В это время старик-новгородец из сборного полка Стратимира занимался странным делом. Он ходил в траве – между цепью лучников и русским лагерем – ходил вправо, влево, назад, но все спиной к Городу. И смотрел так, словно заглядывал куда-то далеко за лагерь, через рощу.

Потом он нашел Стратимира:

– Вижу, как сделать, воевода.

– Видишь – делай. Отряжу тебе в помощь любечских. Они печенегов знают. И гребцы хорошие, и пловцы.

На том разговор и закончился. А дело будет ночью.

Через ров

Черниговский купец стоял около самого рва и кричал на Золотые Ворота по-гречески:

– Если кто хочет есть, может ловить рыбу здесь, во рву, я разрешаю! Но сеть не тащи! Сетью здесь ничего не поймаешь! Мелкая рыба, лягушачья дочь! Паволокой шелковой надо ловить! Лучше всего: с василевса одежду снять – в ней шелк хороший – и ловить!..

Со стены в сторону черниговца полетел камень. Не долетел – плеснул во рву.

– Последнего червя распугаете! – сказал черниговец.

Он отчаянно, зло веселился, как умел. В прошлом году в этом самом Городе, на базаре, убили его брата, купца.

– Если василевс хочет с нами поговорить, можете ворота не открывать! Бросайте его прямо со стены – мы поймаем!..

Ромейский счет (разговор на улице Меси под царским портиком)

Царский портик был местом для умных, заумных и даже полоумных споров – среди людей ученых, переучившихся и недоучек. Здесь же, под портиком, и книги продавали.

В этот день разговор шел все об одном.

– Никакие это не славяне – те, что под Городом, – сказал человек несколько потрепанного странного вида – то ли чей-то секретарь, то ли собравшийся в монахи.

– А кто же? – спросил лангобардский рыцарь, невесть зачем попавший в Город.

– Никакие это не люди…

– Варвары – они и не люди, – сказал университетский старец, хранитель рукописей.

– Это не варвары. Это дни…

– А?

– С той поры, как великий Константин основал Новый Рим, наш Город, и Восточную империю, с тех пор каждый день, прожитый ромеями, в полночь обращался в человека. И человек этот, не совсем, конечно, человек – не как мы с вами, – переплывал на тот берег Босфора и прятался в пещерах…

– Где там пещеры? – спросил въедливый хранитель.

– Далеко. С тех пор прошло триста семьдесят семь лет…

– Нехорошая какая-то цифра, – сморщил лоб лангобардец.

– Прошло триста семьдесят семь лет. И прожитые Константинополем дни собрались вместе, вышли из пещер, сели на корабли, поплыли под стенами Города. Они высадились на берег. И пойдут они по всей ромейской земле, чтобы все видели, как много уж прожил Город, и каждый бы понял, как трудно – и чем дальше, тем труднее, – будет достраивать каждый новый день к прекрасному зданию империи.

– Это и без них ясно. И без них трудно, – обиделся Филоктет, девятый вофр, вставший под портик успокоить душу ученым разговором и налетевший на этот бред. – И по какому же правилу, по какому праву дни, прожитые ромеями, стали выглядеть как натуральные славяне! Уж мне ли их не знать!

Странный полусекретарь-полумонах пожевал губами и с достоинством ответил Филоктету.

– Пылкий юноша, – сказал он вофру, который был одного с ним возраста, лет сорока пяти. – Пылкий юноша может заподозрить меня в чем угодно. И даже донести на меня городской страже, эпарху или самому паракимомену, если тот пожелает принять пылкого юношу…