…И никаких версий. Готовится убийство - [57]

Вячеслав Адамович, конечно, догадался, что милиции удалось получить эти сведения от соседа, офицера, возвращавшегося ночью из командировки. Капитан был удивлен, когда, поднимаясь но лестнице, так как лифт не работал, заметил под дверью Журавля Павленко в халате, из-под которого виднелось нижнее белье. Услышав, что кто-то идет, Вячеслав Адамович, как рассказал офицер, бросился в полуоткрытую дверь своей квартиры…

— Тоже не помните?

Павленко, казалось, оглох.

— Так было это или не было? — строго спросил Коваль.

— Вы что же, товарищ полковник, — вдруг взорвался допрашиваемый, — все-таки меня подозреваете?! В чем же? Поймите меня правильно: я ему не враг был, а друг!..

Коваль вспомнил старую поговорку: «Спаси меня, боже, от друзей, а с врагами я сам справлюсь».

— И все-таки? — настаивал полковник.

— Я сейчас ничего не могу сказать, — упрямо ответил Павленко.

— Ну что ж, — отступил Коваль. — Подумайте. Вспомните. Мы еще побеседуем. А пока попрошу вас никуда из Киева не уезжать. — И, взяв у Павленко, находящегося в полном смятении, подписку о невыезде, Дмитрий Иванович отпустил его.

16

…А вот и Одесса. Уютно-великолепный, предприимчивый и бесшабашный город. Город, который начинается для приезжего с задиристой самодеятельности трамвайной кондукторши, написавшей мелом внутри своего вагона во всю его длину дружеское обращение к «зайцу» — «чтоб ты так доехал, как взял билет!», и кончается на пляже заботливым плакатом: «Граждане, осторожней обращайтесь с солнцем!» Одесса — героическая, прославившаяся храбростью в войну, Одесса — отчаянного презрения к смерти, и — бурливо-веселая, лукавая — все в ней смешалось: и смешное, и трагическое, обыденное и возвышенное, добро и зло, и все было с размахом, широко, как само море у ее ног…

Сотрудники ОБХСС провели в Киеве большую работу, выявляя, по поручению Коваля, покупателей и продавцов женских сапожек особой модели с кустарно наклеенным фирменным ярлыком «Salamander». Им удалось выйти на некоего Григория Потоцкого, часто приезжавшего из Одессы.

Одесситы, в свою очередь, занялись наблюдением за Григорием Владимировичем Потоцким — инженером небольшой проектной организации, подчиненной непосредственно республиканскому министерству. И вскоре они задержали инженера на вокзале с двумя большими чемоданами, в которые уместилось почти сорок пар сапожек. Дознание одесситы должны были проводить вместе с уголовным розыском столицы, и поэтому Коваль сам отправился в командировку…

Фирменный поезд плавно подкатывал к перрону. Дмитрий Иванович через чистое окно сразу заметил старшего лейтенанта Струця, встречавшего его.

Струць уже два дня находился в Одессе. Следственно-оперативной группе, возглавляемой Спиваком, поручили также расследовать и гибель Килины Христофоровой. Поэтому Виктор Кириллович выехал в Одессу, чтобы на месте изучить образ жизни портнихи, ее знакомства, обстановку в семье…

Ночью, лежа без сна на полке, Дмитрий Иванович вспоминал похороны Христофоровой.

…После морозов вдруг наступила оттепель. Снег посерел, захлюпало под колесами машин и ногами пешеходов. Христофорову решено было захоронить в Киеве. На окраинное кладбище ее провожало трое: официальный представитель конторы ритуальных обрядов, старуха соседка Анна Кондратьевна да полковник Коваль, надеявшийся встретить на похоронах кого-нибудь из приятелей или заказчиц погибшей. Однако никто не стоял у морга, из которого выносили Килину Сергеевну, на миг задерживались только случайные прохожие, и Коваль неожиданно для самого себя решил проводить Христофорову на кладбище.

Не приехала из Одессы и дочь Вита, которая накануне появилась у матери и, побыв всего день, снова укатила домой. Как установили коллеги полковника, дочь Христофоровой была снята в Одессе с поезда с сильным кровотечением и отвезена на «скорой помощи» в гинекологическое отделение больницы. В день похорон матери она еще была там и приходила в себя после неудачного подпольного аборта…

Анна Кондратьевна в черном платочке со скорбным выражением лица сидела рядом с Дмитрием Ивановичем в похоронном автобусе и печально глядела на грубо выструганную крышку, закрывавшую гроб.

Живых цветов и венков не было. Время зимнее, да и кто мог их принести! Анна Кондратьевна смастерила из черного лоскутка нечто похожее на цветок. И теперь это единственное приношение лежало на крышке гроба, покачиваясь вместе с ним, и старуха время от времени вскакивала, поправляла цветок, чтобы от тряски не свалился на пол.

Дмитрий Иванович не любил срезанных цветов. Ружене он как-то сказал, что при виде букетов его не оставляет мысль, что красота и нежность их скоро пропадет, они завянут и превратятся в прах, и женщина, зная эту странность Коваля, никогда не требовала от него таких подарков. Он и в своем саду не срезал цветы, оставляя их засыхать на корню. Обычай провожать усопших цветами напоминал ему древний ритуал, когда в могилу воина-вождя отправляли и его жену, рабов, коня… Теперь же, в наш гуманный век, всех их заменили цветами, но и цветы казались ему беззащитными жертвами древнего обычая… И в то далекое время, и сейчас ни у жены, ни у рабов, ни у цветов не было вины, а раз нет вины, то не должно быть и кары…