И нет счастливее судьбы: Повесть о Я. М. Свердлове - [61]

— Не пугайтесь, Яков Михайлович, или, точнее, не делайте вид, что пугаетесь. Всё. Разоблачил я вас, старого, матёрого конспиратора. — И Ленин погрозил Свердлову пальцем: — Не думал, батенька, что у вас имеются от меня тайны!

Яков Михайлович смущённо пожал плечами.

— Не пытайтесь оправдываться. Мы вчера с моими товарищами со «Старого Парвиайнена» великолепно пили чай.

— Не может быть? — искренне удивился Свердлов.

— Не верите? Идёмте в дом...

Ленин взял Якова Михайловича под руку, повёл за собой. Не выпуская его руки, вошёл в парадное и, не оглядываясь, взбежал на третий этаж, повернул ручку двери. Они оказались в квартире.

Яков Михайлович сразу же заметил: в дальней угловой комнате, которую в семье Елизаровых называли рубкой-салоном, сидели Мария Ильинична, Надежда Константиновна и... Ефимов с Шуняковым.

— Ну-с, батенька, как вы думаете, зачем пожаловали ночью эти славные товарищи в дом по улице Широкой? Ах, вы не догадываетесь! Так давайте тоже попьём чайку. Нет уж, отказываться не смейте. Что? Неудобно поздно приходить и людей беспокоить? Не беда, заночуете у нас. Места хватит.

Ефимов и Шуняков виновато ёрзали на стульях, глядя на Якова Михайловича, — дескать, что поделаешь, пришлось сознаться. А Владимир Ильич, видя это напряжённое молчание, сказал:

— Вот и превосходно, дорогие гости, что мы с Яковом Михайловичем застали вас. И коль уж решили охранять мою очень-очень важную персону, то прошу заходить в любое время и не втайне от меня.

Рабочие встали, но Владимир Ильич тут же усадил их:

— Ни в коем случае не уходите, прошу вас, мы с товарищем Свердловым тоже с удовольствием попьём чайку. А может, Яков Михайлович проголодался?

— Нет, что вы... Ночь ведь, Владимир Ильич.

— Ну и что? Неужели вы перешли на рацион Кшесинской? Смею вас заверить, что эта мадам себя голодом не морит.

Надежда Константиновна, с улыбкой наблюдая эту сцену, сказала:

— Пошли, Яков Михайлович, на кухню, а то я, честно говоря, тоже проголодалась.

Свердлов вспомнил, что сегодня он действительно не успел пообедать.

Глава двадцать третья. Дела, дела...

В семье Потапыча назревал полный разлад. Начался он с того, что Сергея выбрали в фабричный комитет. Отца тоже избрали в заводской комитет, но дома он об этом не рассказал, а Сергей похвастался в тот же вечер. Катя, которая об отце знала от Григория Ростовцева, не выдавала его тайны — ей хотелось, чтобы сам он рассказал сыновьям, — и сейчас посматривала на него с укором: ты-то почему молчишь? Сергей вон как петушится, того и гляди закричит «ку-ка-ре-ку».

— Единогласно? — спросил отец.

— Конечно, — соврал сын. (Прошёл он большинством в один голос.)

Сергея на фабрике звали Мухой. Он не помнил, когда и почему прилипла к нему эта неприятная кличка. Может, с тех пор, как сказал на собрании кто-то из рабочих:

— Ну и назойливый ты, Сергей, ровно муха.

А может быть, и раньше. Только дома об этой кличке Сергея не знал никто: сам стеснялся её и всячески скрывал от родных.

Хозяин фабрики почувствовал, что Муха может быть для него полезным в фабкоме. Именно ему подсунул он ложные счета и различные фиктивные банковские документы. Отмечая усердие и «подлинно революционную» заинтересованность Сергея, хозяин даже повысил ему жалованье и при первом удобном случае подарил, как, впрочем, и некоторым другим рабочим, новый костюм с жилетом из чистой английской шерсти.

Правда, надеть костюм и выйти в нём на люди Сергей не решался — было что-то зазорное в том, что капиталист жалует дорогим подарком социалиста, но дома надевал его по вечерам и долго-долго гляделся в зеркало.

Николай молча присматривался к брату.

— Жениться собрался, что ль?

— Почему непременно жениться? Может, я костюм для торжественного дня берегу. Выберут меня ещё куда-нибудь.

— Куда же?

— Как знать, как знать...

Но в душе Сергея притаилась щемящая тревога. Он чувствовал, что больше ничего не сможет сказать против хозяина и отныне в фабкоме он думает только о том, как бы не навредить ему, хотя в речах и виду не подал, что встревожен чем-то.

Всё выяснилось, когда большевики узнали о новом заказе на военное обмундирование. По документам, которые смотрел Муха, заказ был давний, оплаченный, но не завершённый. Огромную сумму, полученную за этот заказ, хозяин в банковские книги не внёс и от фабкома скрыл.

Григорий Ростовцев узнал об этом случайно, в Выборгском райкоме, и вечером, будучи в гостях у Потапыча, рассказал, как иной раз обманывают капиталисты «нашего брата рабочего».

— Вот оно как бывает, — сказал он. — И ведь документы показал какому-то члену фабкома. Говорят, подкупил он этого контролёра.

Сергей вскочил, словно его обожгло пламенем:

— Неправда! Всё это враки!

— Почему враки? — возмутился Григорий. — Я даже имя знаю этого меньшевика. Муха его зовут.

Сергей сник разом, в одно мгновенье: он даже забыл, что дома неизвестна его кличка.

— Что с тобой, Сергунька? — спросил Потапыч. — Лица на тебе нет.

— Ничего... Устал я сегодня. Пойду полежу.

Катя смотрела на Григория, ожидая, что он ещё что-то скажет. Но тот ничего больше не знал и сам недоумевал, почему его слова произвели такое впечатление на Сергея. Ему даже не было известно, на какой именно фабрике это произошло, да и то, что Сергей и есть Муха, ему и в голову не приходило.