И нет счастливее судьбы: Повесть о Я. М. Свердлове - [53]

А потом близ Сормова в лесу нашли труп провокатора. Начальник Нижегородского охранного отделения Грешнер приказал «перешерстить всё Сормово, потрясти этих... Свердлова, Чугурина...».

Нет, ни Свердлов, ни Чугурин провокатора не убивали — другие в лесу, без свидетелей, допросили, да там и суд устроили... Но аресты пошли широко — заполнился до отказа Нижегородский острог — лабиринт глухих стен, окружённых высокой каменной оградой. Сколько испытал здесь Иван — и побои, и карцер в круглой башне с недосягаемо высоким окном.

С тех самых дней, когда в Нижнем и Сормове они впервые встретились и подружились, Иван Чугурин и Яков Свердлов были вместе — и в подполье, и в нарымской ссылке. И вот — в Питере.

Много воды с тех пор утекло, много было событий, встреч, переживаний, новых друзей и товарищей по борьбе, но те годы, те встречи, та верная дружба, радость познания — навсегда врезались в сердце и память Ивана Чугурина, и, видно, не забыть их уже никогда.

Сормово в 1905 году. Воскресный день. На железнодорожной насыпи — Яков Свердлов в своей чёрной косоворотке, в сапогах, густые волосы его треплет ветер. Не помнит сейчас Чугурин тех слов, помнит только их смысл — проклятье бойне в далёких Маньчжурских сопках, проклятье царю-убийце и всем, кто наживается на русско-японской войне. Война эта несёт горе, слёзы и нищету народу.

Что подхватило людей, построило их в шеренги и двинуло на Сормово — туда, где с утреннего гудка до позднего вечернего они отдавали свои силы за кусок хлеба, где жили в жалких, холодных избах, где бегали их оборванные дети, где жёны и матери латали нужду на жалкие заработки...

Впереди колонны рядом с Яковым шагал Иван Чугурин, и вместе со всеми пели они «Марсельезу». Вот этого тоже никогда не забыть. Повысыпали из домов и млад и стар. На большой улице встретила их полиция, и зычный голос потребовал разойтись. Но в ответ полилась ещё более мощная «Марсельеза».

Полицейские ворвались в ряды демонстрантов, началось настоящее сражение. В ход пошли и кулаки и булыжники. Иван Чугурин увидел, как этот крепкий паренёк, Яков Свердлов, снял пенсне, засунул в карман и стал отбиваться от полицейских камнями. Честное слово, неплохо они дрались в тот день и заставили полицейских отступить. Хоть на время, а заставили!

Чугурин увлёк Якова в переулок и, посмеиваясь, сказал:

— А ты ничего, драться умеешь.

Яков вытащил из кармана пенсне, протёр стёкла носовым платком и спокойно водрузил на место.

А потом встретились они в Мотовилихе, под Пермью, на Урале. То было уже в 1906 году. Шли аресты, полиция охотилась за каждым, кто словом или делом выражал своё несогласие и свой протест против существующих порядков. Недолго пришлось им поработать в Перми — засели на этот раз крепко. Что же, в тюрьме Иван Чугурин, пожалуй, больше всего и познал особенности характера своего молодого товарища по борьбе.

Политические заключённые избрали Михалыча своим старостой. Это дало ему возможность бывать в других камерах, беседовать. Михалыч учился сам, и вместе с ним учились другие.

Он много читал и обычно, низко склонившись к толстой тетради, держа её на коленях, вёл записи. Чугурин, увидев как-то у Свердлова объёмистую книгу, спросил:

— Это что у тебя, Михалыч? Небось, прячешь в ней чего-то...

— Нет, дружище, с этой книгой и не расстаюсь. Это «Капитал» Маркса.

Не расставался Яков Михайлович и с тетрадями, исписанными мелким, убористым почерком. Тут были конспекты ленинских трудов «Что делать?», «Шаг вперёд, два шага назад», записи мыслей, возникших при чтении Плеханова, Каутского, Меринга. О многих авторах, книги которых конспектировал Свердлов, Чугурин тогда не слыхал вовсе: Сидней и Беатриса Вебб — «Теория и практика английского тред-юнионизма», Вернер Зомбарт — «Современный капитализм», Поль Луи — «Будущее социализма», В. Кларк — «Рабочее движение в Австралии». И каждая из этих прочитанных книг оставляла след в тетрадях Михалыча.

Нижегородец — Чугурин не раз слушал в тюрьме его лекции, поражался глубоким знаниям, умению говорить доходчиво, понятно. Именно свердловские тетради раскрыли глаза Чугурину на то, откуда у Михалыча эта широкая эрудиция, редкая для такого молодого человека, способность точно разобраться в сложнейших, даже запутанных вопросах. Один раз прочитанное в книге, записанное в тетради запоминалось им навсегда. Эта поразительная память, в которой хранились знания, имена сотен людей, их биографии, их качества, сильные и слабые стороны, впоследствии сослужила для партии и молодого Советского государства немалую службу.

Но это было годы спустя.

А прежде... Чугурин, будучи в ленинской школе Лонжюмо под Парижем, вспомнил «свердловский университет» и тюремные тетради Михалыча. Звали тогда Чугурина уже не Нижегородец, а товарищ Пётр. Ленин расспрашивал его подробно о том, что происходило в Сормове и Мотовилихе.

Уже с первых слов беседы понял Владимир Ильич, как нужна этому человеку учёба. Сказал:

— Да, в вопросах теории вам ещё многое предстоит постичь.

Лекции Ленина, Луначарского, Инессы Арманд, Семашко (с ним встречались ещё в Нижнем)... Не раз доставалось Чугурину за его ошибочные взгляды на роль мелкой буржуазии и крестьянства в революции. Впрочем, за эти же ошибки доставалось ему и от Свердлова тогда, в Пермской тюрьме. Встретились с Михалычем ещё и в ссылке, в гиблом Нарымском крае. Свердлов сделал несколько попыток к побегам.