И нет счастливее судьбы: Повесть о Я. М. Свердлове - [26]

— Вы хорошо знаете Толстого, — с ноткой великодушия сказал Кроль.

— О нет, для этого нужно много читать. А времени, увы, не хватает.

Лев Афанасьевич предложил:

— Если вам угодно пользоваться моей библиотекой, она к вашим услугам.

— С удовольствием воспользуюсь приглашением.

— Очень мило. Если у вас завтра свободный вечер...

— Хорошо, завтра, так завтра.

...Кроль встретил его подчёркнуто гостеприимно.

— Прежде всего прошу вас верить, что всё сказанное в этом доме за его стены не выходит.

— Вы могли убедиться, Лев Афанасьевич, что я своих мыслей не скрываю.

— Да, но вы скрываете кое-что другое. Вот вы назвали меня Львом Афанасьевичем. А как прикажете вас именовать? Согласитесь, товарищем Андреем мне называть вас неприлично.

— Зовите Андреем.

— Понимаю. Теперь осталось выяснить ещё один щепетильный вопрос: что пьют большевики?

— Лично я, кроме чая, — ничего.

Кроль смущённо улыбнулся и сказал:

— Можете не бояться. Впрочем, извините, по отношению к вам эти слова несправедливы. И потом, вы же знаете мой принцип — никакого насилия. Между прочим, когда вы говорите, меня всё время не покидает желание заглянуть вам в горло. Что у вас там?

— Это наш партийный секрет, — без улыбки ответил Свердлов.

Странные, что ни говори, установились у них отношения: сошлись на почве взаимного отрицания.

И вот сегодня Лев Афанасьевич Кроль торжествовал победу. Было радостно не только потому, что именно ему выпала честь находиться среди наиболее почётных граждан города в исторический момент провозглашения царского манифеста, но прежде всего потому, что сам этот манифест означал его успех, успех его класса. Он ловил себя ещё на одной мысли, которую гнал как нелепую: в такую минуту ему хотелось встретиться с этим товарищем Андреем и, ничего не сказав, по-детски показать ему язык.

«Благодарственный молебен» по случаю царского манифеста состоялся на площади Кафедрального собора. Стекались, как ручьи к озеру, люди — в одиночку и группами, чтобы ещё раз услышать слова о дарованных по высочайшему повелению свободах, чтобы пропел красивый бас «Мы, Николай Второй...» и прочия, и прочия и прочия, чтобы пели царю люди «Многие лета, многие лета...»

...Андрей стоял рядом с Клавдией и Иваном Бушеном, переглядывался с находившимися поодаль Федичем и Сергеем Черепановым. Ещё вчера вечером решили они использовать столь широкое стечение народа для того, чтобы сказать и своё большевистское слово. Правда, согласились с этим не все. Особенно активно возражал Иван. Свердлов присматривался к этому человеку. Ему казалось, что сложность Бушена в какой-то странной раздвоенности его. Образованный, начитанный, он вдруг оказывается несведующим в самых элементарных вопросах. Резко осудивший «амебообразность», по его выражению, меньшевиков, Иван как-то странно отнёсся к созданию боевой дружины. Всегда активный на заседаниях комитета, он вдруг замыкался в себе, точно выключался не только из борьбы, но и из жизни.

Вчера, когда зашла речь о «благодарственном молебне» и необходимости выступить большевистским пропагандистам, Иван посоветовал вообще на площадь не идти.

— Не там наше место, — сказал он. — Не у парадных врат святого храма, не у барских палат. Не нам слушать малиновый звон да церковные песнопения. Я предлагаю митинг провести у тюремных стен, где томятся наши товарищи. Как?

Бушену ответил Сергей Чуцкаев:

— Наше место там, где народ, — и у тюрьмы, и на Кафедральной площади...

«Благодарственный молебен» проходил торжественно и чинно. Начальник первой полицейской части, находившийся рядом с площадью, предусмотрительно расставил своих гренадеров, как он любил величать полицейских. Градоначальник, довольный и счастливый, словно это он, а не царь издал всемилостивейший манифест, шёл величаво — не шёл, а плыл... Слова благодарности, обращённые к богу и помазаннику божьему, он сопровождал понимающим взглядом — мол, слушайте, слушайте, я-то знаю...

Кроль выглядел празднично, словно жених, — с роскошной алой розой в петлице. «А это, дорогой Лев Афанасьевич, уже за пределами хорошего вкуса, — подумал Свердлов. — Мне за вас стыдно. Скажу, непременно скажу».

— Смешно, — сказала Новгородцева.

Оказывается, думали они об одном и том же.

В самый разгар молебна, возле ажурной металлической ограды, окружавшей собор, взметнулась вверх чья-то простая засаленная кепчонка. Люди повернули головы туда, а в это время прозвучал звонкий девичий голос работницы Макаровской прядильной фабрики Кати Денисовой:

— Товарищи, за что царя благодарите! Вы трудом и потом своим, протестом и кровью завоевали эти крохи свободы. Царь испугался, как бы народ вообще не сбросил его с гнилого трона, — вот и кинул нам манифест, как кость голодной собаке. Не верьте царю!

Уже свистели полицейские, уже зашевелилась, словно морская волна, толпа и более осторожные решили ретироваться, как в другом конце площади после протяжного двухпалого свистка прогудел сильный мужской голос:

— Товарищи! Не слов и молебнов требуем мы. Освободите заключённых! Долой царя! Довольно поповской болтовни и верноподданнейших песен. Да здравствует вооружённое восстание! Да здравствует демократическая республика!