И нет этому конца - [8]

А было это так. Я бросился к порожнему «ЗИСу», идущему от фронта, и, пытаясь обежать его сзади, наскочил на канат, которым буксировалась изрешеченная осколками «эмка». К счастью, скорость была невелика, я упал, но успел ухватиться рукой за трос и протащился так по земле с десяток метров, оставаясь недосягаемым для колес легковушки.

Я видел, как следом бежали и кричали люди. Некоторые лица мне показались знакомыми. Но я все равно не узнавал своих санитаров — до того крик исказил черты.

Наконец машина остановилась. На мне не было живого места. Ладони ободраны в кровь, коленки разбиты, мои новенькие галифе зияли прорехами. И это не считая отодранной подметки и отлетевших на самом неподходящем месте пуговиц.

Вышел бледный как смерть шофер. Увидев, что я жив, он страшно обрадовался и тотчас же согласился подкинуть нашего больного до госпиталя.

Испытывая огромное облегчение, мы двинулись дальше. Я даже позабыл о своих ушибах и прорехах.

Но вскоре напомнила о себе оторванная подметка. При каждом шаге я загребал ею все, что встречалось на пути. И аппетит ее неуклонно возрастал. Назревала катастрофа.

И вот тут-то подоспела неожиданная помощь.

Я давно заметил, что несколько поодаль от обочины шагал и все время наводил на меня свои большие малоподвижные глаза санитар, не умевший плавать. У него определенно что-то было ко мне, но он почему-то не решался подойти.

Вдруг я обратил внимание, что расстояние между нами медленно, но неуклонно уменьшалось. И когда оно сократилось до одного метра, я наконец услышал:

— Товарищ лейтенант, разрешите ваш сапог… Приколочу…

— А у вас что, гвозди есть? — удивленно спросил я.

— У меня с собой весь инструмент. Я ведь сапожник.

Всего пять минут потребовалось Козулину (так звали санитара), чтобы починить сапог. С прибитой намертво подметкой я снова человек.

2

Чем ближе был Днепр, тем меньше оставалось на дороге машин и людей. Танки, самоходки, орудия, цистерны с горючим, грузовики с понтонами, боеприпасами, продовольствием сворачивали вправо и влево от главного шляха и по недавно проложенным колеям углублялись в прибрежные леса. По-видимому, там сосредоточивались войска, переправлявшиеся на тот берег.

Кроме нас появились еще небольшие пешие команды из местного населения. Среди них наше внимание привлекла группа — человек двадцать гражданских с топорами, пилами и другим плотницким инструментом. В одном из плотников Дураченко признал своего троюродного брата. Тот помялся, но все-таки сообщил, что их бросают на заготовку строительного леса для переправы. И добавил: «Давай до нас! Нам люды потрибни!» — «Ни, — ответил Дураченко. — Я санитар!» — «Ты санитар?» — усомнился тот. «А що? — обиделся великан. — Мы ж санминимум проходымо!»

Я был доволен. Если уж Дураченко, которого я считал увальнем, по-серьезному относился к своим будущим обязанностям, то о других и говорить нечего. Интерес к медицине у моих санитаров возрастал с каждым занятием.

Но теперь уж до самого Днепра занятий не будет. Семь километров, которые отделяли нас от него, даже если не спешить, займут не больше двух часов ходу.

Сплошной стеной надвигалась на нас нескончаемая артиллерийская дуэль, в которой участвовали десятки, а может быть, сотни — иди разбери, сколько их там, — орудий.

Постепенно в этом грохоте я стал различать какую-то систему и порядок. Одни пушки били где-то совсем близко. До меня не сразу дошло, что это наши батареи, обстреливавшие с левого берега немецкие позиции по ту сторону реки. Другие орудия гремели уже подальше. Это вели огонь, видимо, пушки на правом берегу.

Время от времени мое внимание привлекал какой-то странный — протяжный и нутряной — визг.

— Что это? — спросил я старшину. — Тезка мой!

— Какой тезка? — не понял я.

— А «ванюша»! Немецкий шестиствольный миномет, — коротко объяснил он.

Я давно понял, что на войне он как рыба в воде. Прошел все: и отступление, и наступление, и госпитали. В санитарный взвод попал после ранения: собрался, по его словам, «чуток передохнуть»…

Что ж, может быть, и в самом деле по сравнению с передовой пребывание на переправе будет отдыхом? Ему лучше знать.

— Товарищу лейтенанте!

Это окликнул меня один из троицы, отличившейся по части выпивона. Если бывший учитель после истории с Панько незаметно стушевался и шагал в хвосте взвода, то эти трое, наоборот, старались держаться в авангарде. То ли хотели показать мне, что уже протрезвели, то ли Днепр притягивал. Только сейчас я запомнил их фамилии — Задонский, Коваленков и Чепаль. Почти Чапай. Постепенно я обнаружил, что они не так уж и похожи. И усы, и овал лица, и глаза — все у них разное. Даже ростом, что меня больше всего удивило, они не одинаковы. Задонский чуть ли не на полголовы выше. Он-то и окликнул меня.

— Чего вам? — грубовато спросил я, помня об их утренней провинности.

— Тут блызесенько баштан е…

— Какой еще баштан?

— Ну бахча з кавунами! Така овоч чи фрукт!

— Да я знаю, что такое кавун!

— Ну ясно — знаете, — поддакнул он и осторожно предложил: — Може, мы з хлопцами сходимо, наберемо?

— Чтоб потом меня под суд отдали?

— Та не виддадуть! Це колышний колгоспный баштан!