И не только о нем... - [10]

На деньги, полученные от Гершуни, мы сняли конспиративную квартиру.

…Со времени встречи с Григорием Андреевичем все мои мысли были сосредоточены на предстоящей революционной деятельности. Я перестал ходить на балы, на танцы, которыми увлекалась тогда каменец-подольская молодежь. Написал письмо моему приятелю, студенту, учившемуся в Киеве, и по моей просьбе он прислал мне длинный список книг, которые мне следует прочесть. Тут были Михайловский и Белинский, Писарев и Мачтет, Короленко и Горький. Я записался в городскую библиотеку и вечерами и ночами жадно глотал одну книгу за другой. Утром, уходя в гимназию, набивал свой ранец книгами и во время уроков, прячась за спинами сидящих впереди гимназистов, украдкой читал, читал, читал…

Гимназия стала вызывать у меня такое отвращение, что, уже приближаясь к ней, я чувствовал настоящую тошноту. И какой же неслыханной радостью стал для меня первый транспорт нелегальной литературы. Наша конспиративная квартирка была полна тюками литературы, печатавшейся за рубежом, были тут и газеты «Революционная Россия», и книжки «Вестника Народной воли», и «Андрей Кожухов» Степняка-Кравчинского, и его же «Домик на Волге», и другие издания эмигрантского подполья. Стоит ли говорить вам, с каким буквально религиозным чувством брал я в руки эти священные для меня книги! Я был в восторге от самого факта, от сознания, что вот передо мной лежат запрещенные, противоправительственные, подпольные издания.

Тщательно занавесив окна, мы с Мишей начали раскладывать пачками доставленную нам литературу. Уложили все по диванам, я взял по одному экземпляру всех изданий, пошел домой, тут же бросился читать… Открылся неведомый дотоле мир, я почувствовал, что становлюсь взрослым и что мне доверена величайшая тайна. Часть книг и газет я дал хранить Фанни, для этого под ее кроватью будет запиравшийся на замок сундук. «Где ты все это взял?» — спросила меня Фанни. Я не открыл ей тайну, сказал лишь, что давать для прочтения книги имеем право только надежным людям. И она, и я ночами жадно продолжали читать, я настолько был одержим этим запрещенным чтением, что поражался, когда выходил на улицу и видел, что все кругом, оказывается, идет по-старому, магазины открыты, на перекрестках городовые, чиновники идут со службы, из окон трактиров доносятся удары бильярдных шаров, гимназисты гуляют с гимназистками, и даже музыка духового оркестра играет, как всегда, в городском саду…

Первый транспорт нелегальной литературы составлял более четырех пудов. Через несколько дней наконец я получил письмо от Гершуни, вскрыл его дрожащими от нетерпения руками. Написанное обычными чернилами, оно выглядело безобидно, как бы стандартное письмецо от товарища по гимназии, сообщавшего, что он собирается куда-то поехать на каникулы, зовет меня с собой. Я снова вспомнил слово «конспирация» и зажег керосиновую лампу. Письмо, проявленное на свет, показало цифры коричневого цвета. Я взял томик Пушкина и расшифровал цифры по стихам «Полтавы». Все вышло удивительно ясно. В письме было четко сказано, что надо направить в Саратов два пуда Раи (условное название «Революционной России») и Веры (условное название «Вестника Народной воли») и два пуда — в Киев. Я все это выучил наизусть и, как меня учил Гершуни, тут же сжег письмо. Литературу мы должны были отправить как домашние вещи, это тоже было условлено с Гершуни. Как? В корзинах, через транспортное общество «Надежда». Необыкновенно подходящее название, не правда ли? Накладные следовало заказным письмом отправить по указанным адресам. Опыта у нас не было, и мы наткнулись на серьезную проблему — каковы должны быть корзины на два пуда домашних вещей. И главное, нельзя вызвать подозрения в «Надежде»… Тут я вспомнил, что там служит агентом мой родственник, пошел к нему, зная к тому же, что он с большим сочувствием относится к революционному движению. Я смело решил посвятить его в нашу тайну. Через «Надежду» проходило великое множество самого разнообразного груза, родственник сказал, что груз должен привезти не я, а кто-нибудь другой, не привлекающий внимания, литературу надо обить мешковиной сверху, написать адрес краской, корзины должны быть на замке, а литературу надо перемешать с сеном.

Все было сделано. А вскоре прибыл второй транспорт из-за границы, а за ним пришло новое письмо от Дмитрия. И снова мы с Мишей исполнили поручение, и все было отправлено по адресам в разные города.

Я действовал, и мой приятель, студент из Киева, приехавший на пасхальные каникулы и уже замешанный в студенческих беспорядках, был поистине потрясен, когда я ему, под клятву молчать, поведал о том, что со мною произошло в последний год. Впечатление было сильнейшее. «Имей в виду, — сказал он, — что ты, пожалуй, единственный гимназист в России, которому доверены такие дела».

Надо ли вам объяснять, какая великая и, я бы даже сказал, бесстыдная гордость меня обуяла, когда студент из Киева столь высоко оценил мою подпольную деятельность!

Вот в таком состоянии чувств и ума я перешел в седьмой класс. Впрочем, у меня было такое ощущение, что с гимназией скоро будет покончено. В ее мертвящей обстановке занятия становились все более невыносимыми, я бы сказал, даже бессмысленными и никак не совмещались ни с моим настроением, ни с реальной революционной необходимостью сосредоточиться на нелегальном транспорте литературы из-за границы… Ведь по-прежнему, примерно раза два в месяц, контрабандисты, соблюдая полную конспирацию, появлялись у нас, и несколько дней надо было потратить на то, чтобы, согласно указаниям Григория Андреевича, отправить литературу через транспортную контору по разным городам…