И настал мир - [8]
И опять — зияющие окна, оббитые углы и бронза, покрытая окисью. Опять пустыри и руины, руины и пустыри.
Раньше всё это выглядело по-другому.
Как это всё выглядело раньше, я уже знал. (И когда Кирилл Егорович рассказывал, я хорошо представлял себе ту, прежнюю Унтер-ден-Линден.) Они проходили по всей этой широченной улице, вымуштрованные солдаты гитлеровской армии. Резало глаза от сверкания штыков и касок… Солдаты, которые лежат на полях Подмосковья. Солдаты, вылезшие из подвалов рейхстага… Кирилл Егорович рассказывает своё, но тоже о марширующих колоннах. На флангах офицеры в островерхих вильгельмовских касках, грозно распушившие усы, а впереди барабанщики… Вдоль всей улицы белыми раструбами — факелы, и орлы на длинных шестах. Орлы и факелы. На рукавах, на дверях магазина, на столбе с чадящим факелом, на всём — свастика, свастика.
По этой же улице только вчера мы выводили их длинные, неровные, растрёпанные колонны.
Мы переходим небольшую, грязную Шпрее — пожалуй, она одна здесь не разбита и не изуродована — и попадаем на Люстгартен. Но сначала Андрюшин ведёт меня к Королевскому дворцу, и тут мы наталкиваемся на какое-то сооружение. Что-то странное. Похоже на танк, но мы таких что-то не встречали. Нечто подобное я видел только на рисунке. Была, по-видимому, такая картина, я видел в детстве её, в календаре: высокий врангелевский танк, подминающий частокол заграждений, и красноармейские цепи, поднимающиеся ему навстречу из траншей. Кирилл Егорович её не помнит, а я помню…
Немец, подошедший к нам, говорит, что это английский танк. Мы, конечно, не верим. Английские танки мы знаем! Они небольшие, невысокие. Они были у нас… Но нам объясняют, что это английский танк времён первой мировой войны… А, вот что! Те самые!
Но Кирилл Егорович спешит и не склонен задерживаться. Он больше всего оживляется, когда видит что-нибудь уцелевшее…
На исполински огромном битюге сидит огромный мужчина в каске. Это — Фридрих Вильгельм. Кайзер! Мы с Кириллом Егоровичем решили, что это самый большой из всех виденных нами, когда-либо существовавших на земле памятников. С пристройками он занимает целый квартал.
У его подножия, положив головы на обмытые и уже прогретые солнцем ступени, спят наши бойцы. Один, услышав наши громозвучные на набережной шаги, приподнялся и, широко раскрытыми, непонимающими глазами поглядев на нас, перекатился туда, где ещё была тень. На нём грязные обмотки, он в ватнике, щёки обросли густой серой щетиной. Сначала надо отоспаться.
На самых нижних ступенях пьедестала — женская фигура. Это — Германия. Мы с Кириллом Егоровичем подошли к ней. Её специально сделали такой, чтобы вы до колен её не доставали.
Чтобы вы себя чувствовали маленькими.
И Кирилл Егорович, старый швейцар, бывший служитель Императорского лицея, открывая мне двери Берлина, ведёт меня дальше, мимо бронзовой статуи — со шпагой, но без головы, — к другим памятникам. Мы и впрямь чувствуем себя подавленными их размерами. Меня ещё вчера в Тиргартене, среди поваленных деревьев, сожжённых крупповских танков, поразила своей величиной одна, установленная на высокой колонне статуя. Улыбаясь в жёлтые, прокуренные усы, Кирилл Егорович говорит, что бойцы уже прозвали её бабой с крыльями…
3
Сейчас я даже объяснить не могу, как случилось, что я забыл об имперской канцелярии. Казалось, мы все должны были стремиться увидеть штаб-квартиру Гитлера.
Вероятно, я считал, что это не для всех доступно…
А может, дело было проще. Ведь я полностью на этот день доверился Кириллу Егоровичу, с самого начала решив не отставать от него. А ни о какой канцелярии, построенной Гитлером вскоре после прихода к власти, Кирилл Егорович ничего не знал и не слышал. Нужно сказать ещё, что Кирилл Егорович, который сначала так уверенно исполнял свою роль экскурсовода, очень скоро примолк. И я понимаю! Много лет прошло с тех пор, как он был здесь… Скоро получилось так, что уже не он, а я шёл впереди. Вёл его туда, куда хотел. Конечно, и я шёл вслепую, меня влекло одно только любопытство.
Всё-таки старик кое-что мне показал. Мы обошли с ним половину города и теперь возвращались обратно по той же Унтер-ден-Линден, но по другой стороне. Бранденбургские ворота были недалеко, когда я заметил уходящую влево неширокую улицу. Мне хотелось посмотреть ещё что-нибудь. Я повернул в неё, Кирилл Егорович послушно пошёл за мной. Обогнув осыпавшийся угол дома, мы прочли на случайно сохранившейся табличке: «Вильгельмштрассе».
Я долго напрягал память, пока понял, в связи с чем я много раз слышал это название. Мы шли вдоль высокой, глухой, розоватой стены. После Унтер-ден-Линден эта улица казалась нам небольшой. Кирилл Егорович молча шёл за мной, не понимая, почему мы пошли сюда, а не к рейхстагу.
Я уже увидел узкий дверной проём. Зрение у меня было лучше, и высоко над входом мне уже виден был клювастый алюминиевый орёл с расправленными крыльями. Его зацепило снарядом, и он был полуоторван. В цепких своих лапах орёл этот держал земной шар, оплетённый свастикой… Я потом увидел ещё раз эту птицу, но уже не на фронтоне берлинской имперской канцелярии, а в нашем советском военном музее, в Москве. В том же Музее Советской Армии, куда было привезено Знамя Победы, знамя, которое дивизия наша ставила на рейхстаге. Его внесли в музей и установили в самом большом зале. И чтобы сохранить навечно, укрыли стеклом, в пирамиде… А этот сбитый с рейхсканцелярии, привезённый в Москву исковерканный имперский орёл брошен к подножию пирамиды.
