И нагрянула черная рать... Монгольское завоевание Южного Урала. 1205–1245 - [38]

Тот факт, что башкирская знать выразила покорность монголам и была вынуждена участвовать в агрессии против запада, подтверждает «Юань ши». Согласно китайским хронистам, «Субэдэй набрал войско из хабичи… и прочих» [18, с. 231] «…и пятьдесят с лишним человек [их] це-лянь, которые усердно работали на него» [49, с. 503]. Следует пояснить, что термин «хабичи» обозначает людей, «подвластных» и находящихся «под феодальным протекторатом» [49, с. 539], а «це-лянь» — племенных вождей, беков, биев или князей покоренных народов. «Хабичи» и «це-лянь», по мнению Р. П. Храпачевского, являлись в первую очередь булгарскими, буртасскими, саксинскими, башкирскими, мордовскими и чувашскими князьями с их ополчениями [49, с. 381]. Не был исключением и Муйтэн-бий, в 1236–1240 годах участвовавший в войне против кипчаков и совершивший тогда, с точки зрения «привязанных» к Волго-Уральскому региону башкир, сверхдальний поход.

Муйтэн видел землю, куда не ступала человеческая нога,

Он видел горы, куда не долетала птица.

С Сакмары и Саелмыша дошел до Дона[91].

[7, с. 199]

Усергены Доном, однако, не ограничились, а «вместе с тем (монгольским. — В.3.) войском направились на север и овладели рязанским княжеством» [6, с. 120][92].

Подобные сообщения наводят на мысль о том, что отряды башкир в составе монгольских соединений уже в 1240–1242 годах могли оказаться на территории центральноевропейских государств Польши и Венгрии и участвовать в сражениях при Лигнице и Шайо. Это ли не парадокс! Ведь всего несколько лет назад Юлиан, терпя ужасные лишения и теряя по пути на восток спутников, совершил, казалось бы, невозможное — достиг «другой», «старейшей» «Великой Венгрии» (Башкирии), и это было без преувеличения одно из самых замечательных путешествий XIII века. Но вот прошло пять лет, и «венгры-язычники» (башкиры), на поиски которых было затрачено столько усилий, сами, уже в рядах армии завоевателей, оказались на благодатных равнинах Пушты, на землях народа, с которым история разделила их несколько столетий назад, определив каждому свой путь и свою судьбу. И еще. Надо полагать, что башкирские воины, неважно, в каком качестве — вспомогательного войска или небольших подразделений, включавших в себя достойно экипированных багатуров, опередив столетия, стали предвестниками тех самых «северных амуров», которые поражали Европу в XVIII веке, во времена Семилетней войны, и в веке XIX, в эпоху наполеоновских войн, когда их курени располагались на Монмартре.

Что касается 1236 года и участия башкир в Великом западном походе, высвечиваются как минимум два фактора, упомянуть о которых необходимо.

Во-первых, военно-административная система Монгольской империи предусматривала использование института заложничества в качестве гаранта стабильных отношений между сюзереном и вассалом. Подобные отношения, безусловно, приносили свои плоды, и порою находившиеся в ставке каана «заложники», чей социальный статус в корне отличался от того, что мы наблюдаем сейчас, и предусматривал в том числе службу государю с оружием в руках, достигали на иерархической лестнице Чингисовой державы высочайших ступеней. Тот же Субэдэй хотя и начинал свою службу в составе гвардии Чингис-хана — кэшиге, тем не менее составителями «Юань ши» отмечен в качестве «сына-заложника» [18, с. 226, 288]. О Муйтэн-бие подобных сведений не сохранилось, но, учитывая специфику политики, исповедуемой монгольскими правителями, можно однозначно утверждать, что само его участие в походе на Запад являлось для завоевателей не только способом привлечения на свою сторону дополнительных войск, но и актом заложничества — условием, обеспечивающим абсолютную лояльность в отношении нового режима его соплеменников, оставшихся в тылу.

Во-вторых, несомненно и то, что привлечение завоевателями башкирской знати для решения общеимперских задач — неважно, разгрома кипчаков, нашествия на Русь или разорения Центральной Европы — повлияло на ее мировоззрение. Находясь в рядах одного войска, да что греха таить, прикрывая порой в бою щитом спину «коренного» монгола — недавнего врага, оглядев ситуацию изнутри, башкирские вожди, да и простые воины начинали по-иному воспринимать фактор монгольского присутствия не только на границах Южного Урала, но и в масштабах всего евразийского пространства. Не мудрено, что в условиях похода, когда на общеармейских сборах во всей своей пугающей мощи перед изумленными, не избалованными подобными зрелищами башкирами, да и представителями других народов, выходцами из периферийных областей, представали огромные массы степной конницы, можно было уже задуматься и о величии монгольского государства, и о сакральной, священной еще при жизни личности его создателя — Чингис-хана. Башкирские воины, участвовавшие в походе на запад, оказались в эпицентре идеологического пресса, который посредством чрезвычайно жестких форм дисциплинарного воздействия буквально «вколачивал» в их сознание неизбежность того, что и далее, в «гражданской» жизни, им придется следовать священным законам Чингисовой Ясы, предусматривавшей абсолютную покорность вассала сюзерену. Именно тогда башкирские вожди, удостоенные чести присутствовать в ставках царевичей-огланов и наблюдая там за церемониалами, богатством и роскошью (с их точки зрения) походной жизни Чингисидов, не могли не задуматься о самом Основателе как об объекте поклонения. Так или иначе, но внутри уже башкирской элиты в определенный момент зародился культ почитания Чингис-хана.