И мы солдаты... - [54]

— Столько денег!.. — ахнули ребята.

— Долго копил, — хитро подмигнул дед. — Трахвин помог. Взаймы дал.

Дядя Трахвин старательно закивал головой.

В дверь постучали.

— Заходите, заходите, — сказал дед, не двигаясь с места.

На пороге появилась тетя Праски. Не раздеваясь, прошла вперед и уселась перед самым телевизором.

— Может, кашу сварить? — спросила она, посидев с минуту молча.

— Можно, — согласился дед.

Тетя Праски прошла к печке, налила в котел воды и разожгла огонь.

Когда совсем стемнело, пришли еще двое мужчин и молодая женщина в завязанном по самый нос платке и тихо зашептались с дедом.

— Пускай сидят, не мешают. Может, понравится им. И нам хорошо, если привяжутся, — сквозь зубы процедил Ехрем.

Потом на столе появилась большая миска каши. Белое облачко пара поднималось, клубясь, над миской. Вкусно запахло топленым маслом. Ребята почувствовали, что проголодались.

— Айдате, пошли, — сказал Петрусь, и все сразу поднялись.

— Куда спешите? Садитесь с нами. Каши много, всем хватит, — улыбнулся дед Ехрем, раскладывая по столу деревянные ложки.

Ребята остановились в нерешительности.

— Садитесь, садитесь, — ласково говорил дед и легко похлопал Петруся по спине.

Петрусь первым уселся за стол, за ним — остальные.

Смущение прошло быстро — ложки проворно потянулись к чашке.

После ужина дед Ехрем выключил телевизор и включил радиоприемник — избу заполнила тягучая, совсем незнакомая песня.

Лица у взрослых сразу посуровели. И вдруг они тоже запели. Мужчины басовито, женщины тоненько, жалостливо.

Петрусь посмотрел на деда Ехрема и испугался. Глаза у него стали как у сумасшедшего. Голова безвольно свесилась набок. Уж не припадок ли какой?

— Дедушка, что с вами? — закричал он.

Дед Ехрем будто не слышал.

— Молятся, — шепнул Палля.

Ребятишки испуганно попятились к двери.

Дед Ехрем выпрямился.

— Как хорошо! Будто заново родился. Великое дело — молитва! От нее на душе становится легче. Счастлив, кто молится… Вы не спешите, детки, скоро телевизор включим, — с удовольствием потянулся он и улыбнулся.

Ребята подавленно молчали. Потом, кое-как распрощавшись, гурьбой высыпали на улицу.

— Неужели дед Ехрем говорит правду? — сказал Петрусь.

— Это ты о чем?

— Ну, про молитву-то…

— Не знаю, — пожал плечами Палля. — Но я больше не пойду к нему. Что-то не нравится он мне.

КНУТОМ И ПРЯНИКОМ

— Бабушка, я пришел. Зачем звала? — еле-еле отдышался Петрусь. Во весь дух мчался он от своего дома к бабушке.

Марфа Игнатьевна возилась у печки. Не оглянулась, ничего не сказала. «Обиделась. На что это она?» — думал Петрусь, переминаясь с ноги на ногу.

— Мама сказала: бабушка зовет, — напомнил он.

— Зачем вы туда ходили? Кто велел: мать или я? — вдруг строго спросила бабушка.

— Куда?

— Прикидывается еще, будто не знает! Разве так разговаривают со старшими?.. Никто из нашего рода не ходил к нему, а ты разве не нашего рода?! Какая нужда повела тебя в дом Ехрема?

— Я же не один.

— Я тебя спрашиваю — за себя отвечай. Зачем ходил?

— Антенну поставили.

— Дам вот тебе антенну! Сейчас же встань в угол и попроси прощения у бога. Скажи ему, что больше не пойдешь туда, не будешь род наш позорить! Дед Ехрем плохой человек, хоть и носит крест!

— Чем я провинился? Дед Ехрем такой же, как все, — не понял Петрусь.

Морщинистое доброе лицо бабушки скривилось, как от зубной боли, стало злым. Неожиданно она схватила внука за ухо. В избу вошел Лаврентий Васильевич.

Петрусь вырвался из рук бабушки, отбежал к печке и чуть не разревелся. Обидно — ни за что обругали. Мало того, за уши оттаскали…

— Скажи: пойдешь еще к Ехрему?! — не унималась Марфа Игнатьевна.

Петрусь молчал, насупившись.

— Скажи: будешь еще позорить наш род? Встань перед богом. Перед богом дай слово!

— Лаврентий Васильевич, что я сделал плохого? — захныкал Петрусь.

Но тот даже не обернулся.

А Марфа Игнатьевна совсем разошлась:

— Смотри-ка, значит, ты не виноват?! С душегубом дружбу водит! Бог все видит!

— Никакого бога нет! — рассердился Петрусь.

— Грех! Грех тебе! Сейчас же молись! Иначе скажу матери: пусть выгонит из дома! — разъярилась бабушка вконец.

— Не буду молиться!

— Ах, ты так! Против взрослых?!

— Марфа Игнатьевна, может, не стоит его так ругать? — вмешался наконец Лаврентий.

— С двенадцати лет против бабушки идет! Пускай встанет, у бога попросит прощения! — никак не могла успокоиться старуха.

— Я, конечно, не из вашего рода. Может, мне и не стоило вмешиваться. Но… — почему-то не договорил Лаврентий Васильевич.

— Слышать ничего не хочу! — не унималась Марфа Игнатьевна.

Петрусь с мольбой посмотрел на Лаврентия Васильевича. Может, все-таки успокоит бабушку, скажет, что он, Петрусь, пионер, разве пионеры верят в бога? Но Лаврентий пробормотал что-то непонятное и вышел на улицу.

И тогда Петрусь заплакал от обиды. Такой здоровый, умный, фронтовик, а не понимает, что Петрусь ни в чем не виноват.

«Не хочет с хозяйкой ссориться…» — мелькнуло у мальчика, наконец, оправдание дяде Лаврентию.

— Что встал, как столб? — заворчала опять бабушка. — Кому говорят, встань в угол!

Петрусь резко повернулся и бросился вон из избы.

Вернулся Лаврентий.

— Видели, шалопаев растим?! — все еще горячилась старуха. — Бога забыли. Как они думают жизнь прожить?